Эдуард Шатов: Полеты божьей коровки

Вам может показаться, что в Скайпе рукопись найти нельзя, но это вам только кажется… Самые важные люди приходили в мою жизнь без фанфар и особенных знамений. Обстановка и в тот раз была обычная и неторжественная. Просто тридцать человек разного возраста и цвета кожи сидели накануне Пасхи в полутемном католическом храме в Москве на последней репетиции перед своим крещением. Католики самозабвенно репетируют любые события, чтобы в ответственный день не заплетаться ногами и языком. Так что репетиция была не первая, но генеральная. Тридцать неофитов находились на подъеме. Им чудилось, что они многое пережили. Сначала решение стать католиком в православной стране, потом страх войти в храм и попроситься в католики, потом годовое обучение на католика. Мы казались себе крайне матерыми и знающими. И мы действительно много знали, кроме главного. Никогда эти восторги перед Католической Церковью не будут столь полными, наивная вера столь всеобъемлющей, а убежденность в светлом будущем столь твердой. Мы не знали, что у каждого своя дорога и у некоторых она окажется довольно короткой, а у остальных весьма извилистой. Просто в тот день даже самые старые по возрасту считали себя младенцами накануне рождения.

И мы плохо слышали, что нам объяснял церемониарий епископа, который назавтра нас всех окрестил.

Справа от меня сидела моя будущая крестная, которая вдувала мне в уши примерно такой текст: «Отец Эдуард необыкновенный!» Я думала: «Ну ладно», – «Ты пойдешь к нему исповедоваться – я договорилась», – «Ну я не знаю, ну можно к нему, Ладно»,

В принципе он мне понравился, Когда учил нас принимать первое причастие:

– Не надо распахивать рот настолько, насколько он у вас открывается, Не заставляйте епископа проводить у вас во рту стоматологические работы,

Это было так обаятельно, что на следующий день на него уже настучали в курию, Мол, в такой серьезный момент, «в Греческом зале, в Греческом зале, как вам не стыдно, как вам не стыдно», Как потом оказалось, стучали на отца Эдуарда часто, сладострастно и по разным поводам, Это тоже сильно подкупало, Больше десяти лет он провел во Франции и Англии, что дало ему прекрасное образование и напрасную расслабленность, Здесь вам не там, Здесь даже Католическая Церковь превращается в академический колхозный институт исследования греховности, где желательно иметь лицо собранное, как куриная попка, а поведение степенное, как на похоронах генсека, И не забывать, что шаг в сторону равен побегу,

Когда наконец в слезах счастья я была крещена и попала к отцу Эдуарду на исповедь, я была, в сущности, крайне увлечена подвигами института и несла такую псевдобогословскую благочестивую чушь, что он, верно, принял меня за полную идиотку, Но он никогда в этом не признается – не стоит и спрашивать,

Потом,, Потом затемнение, которое в этой книжке обязательно станет светлым со временем, Потому что я расскажу о своем пути воцерковления, И о том, как отец Эдуард стал сначала моей веселой и умной няней Мэри Поппинс, а потом моим отцом. И как он изменил мою жизнь практически полностью. Но потом он уехал за восемь тысяч километров, что не так уж необычно для католического монаха. Однако нам пришлось пуститься в новый путь – путь духовного руководства через письма и Скайп. Это непросто, но мы привыкли. Возможно, это даже не канонично, но выхода все равно нет. Потому что после его отъезда быстро выяснилось, что Господь не предусмотрел для меня другого духовника. При всем, как говорится, богатстве выбора. Мы научились, и однажды мне стало обидно. Я многое слышу, многие тоже слышат его на лекциях, но этих «многих» не так уж много. И однажды я предложила своему отцу писать. Что-то большое.

Я не сказала «книжку», я сказала «большое». Книжку через некоторое время предложил писать он. Вместе. И по случаю сего предложения я сплясала перед камерой своего ноута охотничий танец племен дельты Амазонки. Вот так мы нашли рукопись в Скайпе, а вы теперь будете ее читать. Но хочу вам напомнить, что у нее два автора. При этом – один ехидный, другой вежливый, один восторженный, другой твердо стоящий на земле, один любопытный, другой мудрый, один простенький, как таблоид, а другой сложный, как сочинение Фомы Аквинского. Один злой, другой добрый. Один теплый, другой холодный. А кто из нас кто, мы вам не скажем. Мы, может, и сами не знаем.