Плач третьей птицы

Лагерный дух формируется из страха перед насилием; многие, если не большинство, особенно в наше время [185], готовы отказаться от чего угодно, даже от самих себя, только бы избежать боли. Опасение скандала, оскорбления, публичности, грубости: «ты чё, совсем, блин?!» заставляет неспособного к равнозначной реакции цепенеть и неосознанно добиваться покровительства лидера, формального или неформального, вплоть до участия в его наездах на других.

Обретая таким образом защищенность и безопасность, становишься полноправным членом замкнутой системы, в данном случае называемой монастырем. Формируется чуждый Православию сектантский дух, разделяющий своих и чужих. С привлечением из преданий старины глубокой громких имен и чудесных явлений [186]внушается сознание эксклюзивной спасительности отдельно взятой обители, на фоне, конечно, непригодности всех остальных и абсолютной гибельности окружающего мира.

Настоятельница обводит яркой помадой нос виновницы, чтобы предать позору за разбитый носик чайника; за грубое слово заклеивает скотчем рот; вешает на грудь доску с надписью я ропотница ; игуменская власть практически безгранична: ни тебе контроля, ни отчета, ни профсоюза, ни вышестоящей организации; соблазн господствовать над наследием Божиим [187]велик, а человек слаб, потому и надувает щеки, став начальником, наказывает, угрожает изгнанием, изощренно смиряет , т.е. подвергает унижению, которое никогда никого не исправляет, а, напротив, порождает скрытую злобу, лукавство и прочие неблаговидные свойства извивающегося под прессом червя.

Грех находит прощение у Бога, но злоба и ненависть отдаляют от Него человека, и горе тому, кто внушил их другому [188]. Пьянящее чувство безграничной власти изобретательно и затейливо: можно, например, построить братию и заставить хором повторять я – ничтожество [189], можно наказать трехчасовым стоянием на коленях, можно распорядиться о падении ниц всякий раз при встрече со своей особой, можно предписать Великим Постом при полном воздержании от пищи очистительные клизмы, в целях истончения плоти, а заодно и удушения всякой способности к сопротивлению.

В большой моде подкрепляемое именами афонских старцев [190]требование слепого послушания, грозящее обернуться послушанием слепого, ибо учащие тому, оперируя громкими именами и цитатами, на практике послушания не проходили никакого, хотя бы потому что негде было его проходить. Священник небрежно обрывает монолог о мучительных сомнениях: о чем тебе думать? за вас думают вожди братства! [191].

Находит применение метод промывания мозгов, как в фильме «Пролетая над гнездом кукушки»: публично, с шутками-прибаутками начальствующего при дружном хохоте присутствующих, вскрываются и анализируются грехи избранной жертвы, узнанные на откровении помыслов [192]; цель та же, что и в фильме: на корню пресечь всё живое, нестандартное, своеобразное, препятствующее руководству вольготно, без помех манипулировать театром марионеток, в котором все услужливо исполняют распределенные роли.

Духовник женского монастыря, объединяясь в данном случае с настоятельницей, порицает сестер: мы вас заставляем читать святых отцов , мы требуем послушания; как неуместно для семьи Христовой противопоставление: мы – вас , расставляющее «вождей» и безличное стадо по разные стороны баррикады.

Один игумен (и один ли он?), выполняя исключительно руководящие функции, хвалится: я закончил сев… я провел отопление… я расписываю храм… а провинившемуся послушнику чванливо объявляет: ты мне не нужен! Ничуть не лучше употребление где надо и не надо местоимения мы , означающего то же самое я в стиле императорских указов; эта манера отражена в романе Олеси Николаевой «Мене, текел, фарес»: мы встречали владыку… наш наместничий долг… мы болеем, у нас насморк.

Одна игумения со вкусом произносит: мои собственные сестры, а инокине, намекнувшей на крепостные порядки в монастыре, с обезоруживающим цинизмом ссылается на ответ в аналогичном случае преподобного Амвросия Оптинского: твое положение хуже – крепостные роптали, а вам нельзя.

Другая в знойный полдень, когда сестры после двадцатиминутного обеда возвращаются в поле окучивать картошку, не стесняется шествовать мимо них с книжкой к озеру, в сопровождении келейницы, понуро волочащей шезлонг и зонтик.