Ольга Клюкина - Святые в истории. Жития святых в новом формате. VIII-XI века

Через три дня воевода Иоанн понял, что его сын скорее умрет, чем уступит, и отпустил его в пещеру.

Собор Успения Пресвятой Богородицы,

Киево-Печерская Лавра.

Провожая Варлаама в монастырь, родители, невеста и вся прислуга рыдали навзрыд «как бы уже о мертвом», а сам он был радостным, «подобно птице, вырвавшейся из клетки» на свободу.

Не меньше шума в Киеве наделал уход к печерским (живущим в пещере) монахам другого юноши из боярского рода – Ефрема, любимца киевского князя Изяслава. Тут уже сам великий князь Киевский с дружиной прибыл в Берестово, разыскал пещеру и дал волю своему гневу.

Изяслав не мог поверить, что его Ефрем, занимавший на княжеских пирах почетную скамью, по доброй воле пришел в это «непригляднее всех других, убогое, тесное место», да еще долго уговаривал, чтобы его приняли. Больше всех от великого князя досталось Никону, который совершил постриг знатных юношей в монахи.

– Ты ли тот, кто постриг боярина и скопца без моего повеления? – спросил его Изяслав, вызвав на княжеский суд.

– По благодати Божией я постриг их, по повелению Небесного Царя и Иисуса Христа, призвавшего их на такой подвиг, – ответил Никон.

– Или убеди их вернуться по домам, или же и ты заточен будешь, и те, кто с тобою, а пещеру вашу засыплю.

Никон наотрез отказался повиноваться княжескому приказу, сказав:

– Если, владыка, угодно тебе так поступить, делай, а мне не подобает совращать воинов Царя Небесного.

Узнав о допросе Никона и княжеских угрозах, Антоний с братией покинули пещеру и пошли искать себе другое место. Но жена князя Изяслава княгиня Гертруда, дочь польского короля Мешко II, узнав об этом, пришла в ужас. Она напомнила мужу, что у нее на родине все несчастья короля Болеслава начались сразу же после того, когда он изгнал из королевства черноризцев. Князь Изяслав послал своих дружинников срочно возвратить авву Антония.

С трудом разыскали в лесах княжеские посланцы монахов, которые успели отойти довольно далеко от Киева, но еще сложнее было уговорить их вернуться обратно. Три дня умоляли они Антония с братией возвратиться на киевские земли. Наконец, монахи сжалились над дружинниками, которым князь иначе велел не возвращаться домой.

Возможно, Феодосий тоже был участником всех этих беспокойных событий или же они случились незадолго до его появления в Киеве, но точно были у всех на слуху.

Еще больше душевных волнений Феодосию принесла встреча с матерью.

Она долго искала его в Курске и в соседних городах и, как говорится в житии, «не найдя сына, горько плакала, бия себя в грудь, как по покойнику». Была объявлена крупная денежная награда всякому, что сообщит ей любые сведения о Феодосии, и кто-то вспомнил, что видел похожего по описаниям человека в Киеве: незнакомец в нищенской одежде хотел принять постриг в монастыре.

Мать Феодосия немедленно отправилась в Киев, обошла все монастыри и, наконец, добралась до пещеры аввы Антония.

Женщина выдала себя за благочестивую паломницу и стала просить о встрече с Антонием. «Я, мол, долгий путь прошла, чтобы побеседовать с тобой, и поклониться святости твоей, и получить от тебя благословение», – рассказывает Нестор.

Старец к ней вышел, они стали разговаривать, и под конец беседы женщина как бы ненароком спросила, не здесь ли находится ее сын, Феодосий: «…уж очень горюю я о нем, ибо не знаю, жив ли он».

– Здесь твой сын, и не плачь о нем – жив он, – ответил старец.

– Так почему же, отче, не вижу его? Немалый путь проделав, дошла я до вашего города, чтобы только взглянуть на сына своего. И тогда возвращусь восвояси, – приступила к нему с просьбами мать Феодосия.

Антоний велел прийти ей завтра, пообещав поговорить с Феодосием, – на том пока и расстались.

Но как ни уговаривал старец Феодосия выйти к матери, тот ни за что не соглашался.

Как считает Георгий Федотов, сравнивший «Житие Феодосия» с похожими историями из древних патериков, где суровые юные иноки тоже отказывались видеть своих матерей (Феодор Освященный, Пимен, Симеон Столпник), случай с Феодосием все же был особый.

«Видимая непреклонность у русского святого имеет совсем другое основание: не суровость, а робость, неуверенность в своих силах перед властным деспотизмом материнской любви…» – пришел к выводу российский исследователь.