Владислав Маевский - Афон и его судьба

Развлекаемый поучительным разговором отца Илиодора, вскоре я уже двигался на своей мулашке дальше и через полчаса очутился на хребте горы, где заканчивались трудности, связанные с подъемом. И какой чудесный вид был преподнесен нам как бы в награду за усилия, затраченные на первую часть путешествия. Теперь я стоял на горном хребте, оставив в стороне мулашек и моего добрейшего проводника, и не знал, где и на чем остановить восхищенный взгляд перед открывшимся очарованием. Куда я не устремлял его, всюду сверкало, искрилось и переливалось всеми цветами море, залитое последними лучами клонившегося к закату солнца: с одной стороны простирался архипелаг с разбросанными по нему бесчисленными островами, а с другой – тихо светилась безмятежная гладь залива Монте-Санто. И отсюда же видна была вершина Афонской Горы, казавшаяся теперь как бы вылитой из чистого золота.

Я стоял, как вкопанный, не будучи в силах оторвать глаз от дивной картины… Спокойно присевший около своих мулашек, отец Илиодор как бы прочел мои мысли и сказал:

– Да, это она, наша великая покровительница!.. Воистину Святая Гора… владение Царицы Небесной!.. Посмотришь отсюда, какой ведь близкой она кажется. А на деле выходит до нее каких-нибудь 45–50 километров от этого гребня, не меньше. Больно уж чистый здесь воздух кругом: монастыри и даже каливки наших старцев отсюда также хорошо видны, если присмотреться получше.

Я последовал за указанием моего спутника и вскоре, действительно, стал различать простым глазом то, что он указывал. Мне удалось рассмотреть белые стены храмов и других строений различных обителей, расположенных по склонам горы; заметил и темные пятна калив отшельников, затерявшихся в густых лесных зарослях. Но особенно выделялись золотые купола русских храмов в обителях, ютившихся на горных уступах.

Не помню, сколько времени прошло, пока я, не будучи в силах оторвать глаз от всей этой красоты, безмолвно стоял на лесистом гребне, позабыв о своем проводнике. А отец Илиодор, для которого подобные настроения опекаемых им паломников были, конечно, не новостью, ожидал меня с чисто монашеским смирением и снова заговорил только после того, как мы двинулись в дальнейшую дорогу.

– Теперь уж путь пойдет под гору! – сказал он. – Только здесь будут свои заботы, хотя и не нужно трудиться над подъемом. Зато тропинка каменистая и слишком ухабистая… Нужно по малости двигаться, господин!

Я сошел с флегматичной мулашки и, осторожно ступая, неуверенно зашагал извилистой тропкой. Приходилось задерживаться, нащупывать ногой более надежные и менее скользкие места и думать о сохранении равновесия, чтобы не растянуться на остром щебне. А привычный к этой дороге отец Илиодор, легко переступая с камня на камень и ловко обходя все препятствия, шел впереди; за ним следовали мулашки, после чего все это шествие замыкалось моей скользившей и балансировавшей особой с палкой в руках и походным мешком за плечами.

Зато мое наслаждение окружавшей природой все увеличивалось. Дело в том, что на горном склоне, расстилавшемся за хребтом, растительность становится с каждым шагом все пышнее и роскошнее. А на середине пути между тем же хребтом и восточной подошвой горы путник оказывается окруженным подлинной сказкой флоры. Здесь, на значительной высоте, самый требовательный ботаник найдет множество разнообразных образцов для своих коллекций, начиная от деревьев и растений севера и кончая подобными же представителями полуденных стран. Рядом с нежными маслиничными деревьями благоухали хвоей сосны и ели, уживалось трогательное соседство лавра и мирта с ольхой и кленом; в то же время можно было любоваться красотой и смелостью самых причудливых южных растений, обвивавших громадные стволы кедров и вековых дубов.

Солнце светило нам прямо в глаза, рассекая ослепительными лучами легкий туман от лесной сырости. А мы медленно всё подвигались вперед, спускаясь с густо заросших предгорий Афона в глубину Карейской долины.

Стезя наша вилась по самым живописным местам. Было тихо в природе и на душе – как вдруг до нас стали долетать звуки радостного перезвона русского Андреевского скита и греческого карейского унылого благовеста. Он сзывал к божественной литургии странное и единственное в мире население не менее странного и также единственного в своем роде монашеского городка – Кареи, столицы этого монашеского царства.

Уже со склонов горы, по которой сбегает тропинка в Карею, открывается прекрасный вид на старую лавру афонскую – Лавру Келлий. Это вид удивительный и оригинальный, соответствующего которому – по характеру населения и своеобразности быта – не найдется во всем мире. Место первоначального жительства безмолвников по странным судьбам афонского иночества сделалось средоточием их вольного и невольного шума. Прежде всего, Карея – город одних мужчин, так как, согласно многовековой традиции, в него не допускается ни одна женщина. Этот городок – административный центр монашеского царства, живописно расположен в северо-восточной части Святой Горы, в трех часах пути от пристани Дафни. Он сосредотачивает в себе светское и духовное управление этого «царства монахов», при весьма небольшом числе светских лиц: греческого губернатора, почтовых чиновников, полицейских и необходимых всему этому светскому элементу торговцев и ремесленников. Но, подобно афонским инокам, и все эти случайные обыватели Кареи живут в безбрачии или имеют семьи «за морем». Весь городок: все дома, келлии и монастырские кунаки – всё это существует и обслуживается только мужскими руками в течение многих столетий.