Льюис Кэрролл - Льюис Кэрролл - Досуги математические и не только (ЛП)

Скинул сумку Гайавата,
Вынул камеру складную:
Палисандровые части,
Всюду лак и полировка.
У себя в чехле детали
Были сложены компактно,
Но вошли шарниры в гнёзда,
Сочленения замкнулись;
Вышла сложная фигура —
Куб да параллелепипед
(См. Евклид , Вторая книга).
Всё воздвиг он на треногу,
Сам подлез под тёмный полог;
Поднял руку и промолвил:
«Стойте смирно, не топчитесь!»
Колдовством процесс казался.
Всё семейство по порядку
Перед камерой садилось,
Каждый с должным поворотом
И с любимым антуражем —
С остроумным антуражем.
Первым был глава, папаша;
Для него тяжёлой шторой
Обернули полколонны,
Уголком и стол в картинку
Пододвинули поспешно.
Он рукой придумал левой
Ухватить какой-то свиток
И в жилет другую сунуть
На манер Наполеона;
Созерцать решил пространство
С изумлением во взоре —
Как у курицы промокшей.
Вид, конечно, был геройский,
Но совсем не вышел снимок,
Ибо сдвинулся папаша,
Ибо выстоять не мог он.
Следом вышла и супруга,
Тоже сняться пожелала;
Разоделась свыше меры —
Вся в брильянтах и в сатине,
Что твоя императрица.
Села боком, изогнулась,
Как не каждый и сумеет;
А в руке букетик — впрочем,
На кочан похож капустный.
И пока она сидела,
Всё трещала и трещала,
Как лесная обезьянка.
«Как сижу я? — вопрошала. —
Я достаточно ли в профиль?
Мне букет поднять повыше?
Попадает он в картинку?»
Словом, снимок был испорчен.
Дальше — отпрыск, студиозус:
Складки, мятости, изгибы
Пронизали всю фигуру;
Проведи по каждой взглядом —
Приведут тебя к булавке,
Сами сходятся к булавке,
К золотой булавке в центре.
(Парня Рескин надоумил,
Наш эстет, учёный автор
«Современных живописцев»
И «Столпов архитектуры»).
Но студент, как видно, слабо
Взгляды автора усвоил;
Та причина, иль другая,
Толку мало вышло — снимок
Был в конце концов загублен.
Следом — старшая дочурка;
Много требовать не стала,
Заявила лишь, что примет
Вид «невинности покорной».
В образ так она входила:
Левый глаз скосила книзу,
Правый — кверху, чуть прищуря;
Рот улыбкой растянула,
До ушей, и ноздри тоже.
«Хорошо ль?» — она спросила.
Не ответил Гайавата,
Словно вовсе не расслышал;
Только спрошенный вдругорядь
Как-то странно улыбнулся,
«Всё одно», — сказал с натугой
И сменил предмет беседы.
Но и тут он не ошибся —
Был испорчен этот снимок.
То же — с сёстрами другими.
Напоследок — младший отпрыск:
С непослушной шевелюрой,
С круглой рожицей в веснушках,
В перепачканной тужурке,
Сорванец и непоседа.
Малыша его сестрицы
Всё одёргивать пытались,
Звали «папенькин сыночек»,
Звали «Джеки», «мерзкий школьник»;
Столь ужасным вышел снимок,
Что в сравненье с ним другие
Показались бы кому-то
Относительной удачей.
В заключенье Гайавата
Сбить их гуртом ухитрился
(«Группировкой» и не пахло);
Улучив момент счастливый,
Скопом снять сумел всё стадо —
Очень чётко вышли лица,
На себя похож был каждый.
Но когда они взглянули,
Мигом гневом воспылали,
Ведь такой отвратный снимок
И в кошмаре не присниться.
«Это что ещё за рожи?
Грубые, тупые рожи!
Да любой теперь нас примет
(Тот, кто близко нас не знает)
За людей пренеприятных!»
(И подумал Гайавата,
Он подумал: «Это точно!»)
Дружно с уст слетели крики,
Вопли ярости и крики,
Как собачье завыванье,
Как кошачий хор полночный.
Гайаватино терпенье,
Такт, учтивость и терпенье
Улетучились внезапно,
И счастливое семейство
Он безжалостно покинул.
Но не медленно он вышел
В молчаливом размышленье,
В напряжённом размышленье,
Как художник, как фотограф —
Он людей покинул в спешке,
Убежал он в дикой спешке,
Заявив, что снесть не в силах,
Заявив про сложный случай
В самых крепких выраженьях.
Спешно он сложил манатки,
Спешно их катил носильщик
На тележке до вокзала;
Спешно взял билет он в кассе,
Спешно он запрыгнул в поезд;
Так уехал Гайавата [55].