Стэнли Эллин: Блоха Бейденбауэра

Я сидел на скамейке в Сентрал-парке, нежась на осеннем солнышке, когда в поле зрения появилась некая странная фигура — мертвенно-бледный мужчина, который шествовал с величественностью знаменитого трагика, любимца публики. На ходу он с привычной небрежностью помахивал ротанговой тростью.

Зачесанные назад снежно-белые волосы, картинно увенчанные потрепанной широкополой шляпой, ниспадали на плечи. Его узкий, в талию, сюртук с потертым бархатным воротничком, давно вышел из моды и был основательно потрепан на обшлагах. Узконосые кожаные туфли со сбитыми каблуками потрескались. Тем не менее, его поведение отличалось таким благородством и на морщинистом лице читалась такая скорбь, что я поймал себя на том, что испытываю к его потрепанному виду не столько иронию, сколько жалость.

Поставив трость между ног, он присел рядом со мной и сказал:

— Прекрасный денек, не правда ли?

— Да, — согласился я, — так и есть. — Вдруг меня охватило опасение. Я слишком легко поддаюсь на жалостные истории таких вот случайных знакомых, на меня действуют их молящие влажные глаза, протянутые руки. Я никогда не мог отказать потрепанному побирушке, который, остановив меня, снимает шляпу и просит подания на билет до места, где он и не собирается показываться.

У меня появилось ощущение, что я точно знаю дальнейшее развитие событий, и я напрягся, дабы не дать волю своей чувствительности. На этот раз, молча решил я, тут же удалюсь, пока не станет слишком поздно.

Но уйти мне не удалось. Едва я привстал, как сосед положил мне руку на плечо и мягким движением заставил снова сесть.

— Да, прекрасный день, — сказал он, — но какое он имеет значение для человека, который обречен страдать и искать, искать и страдать — все дни своей жизни, в горе и радости?

Я покорился своей судьбе, но настроение у меня было испорчено. Пусть он излагает свою историю, но когда протянет руку за ожидаемым подаянием, то не получит ничего, кроме рукопожатия. В чем я себе и поклялся.

— По всей видимости, — вежливо сказал я, не без труда скрыв подлинные эмоции, — вы провели жизнь в поисках чего-то. Чего именно?

— Блохи.

— Блохи?

Это антикварное существо скорбно кивнуло.

— Да, как ни странно, она и есть предмет моих поисков. Но, может, вы с большей готовностью поймете меня, если я представлюсь. Имею честь — Бейденбауэр. Тадеус Бейденбауэр. Итак, теперь вам ясно?

Он серьезно уставился на меня, но его вспыхнувшие глаза потускнели, когда я отрицательно покачал головой.

— Нет, – сказал я. — Очень жаль, но это мне ничего не говорит.

— Ничего?

— Боюсь, что нет.

Бейденбауэр вздохнул.

— Что ж, так проходит мирская слава… Она пузырь — блестящий и невесомый, стоит к нему прикоснуться и… Однако разрешите изложить вам мою историю. Да, она полна душераздирающей боли, но я уже привык к ней. Я столько раз в своих снах наяву пропускал через себя эту трагедию, что могу позволить себе рассказывать о ней, когда подворачивается такая возможность. Я расскажу, как все случилось.

— Вот уж в чем не сомневаюсь, — сказал я.

— Были времена (я передаю рассказ Бейденбауэра), когда мое имя было известно в столицах всей земли, когда великие мира сего почитали и чествовали меня, когда каждый день я был пьян от счастья, что молод, богат и наслаждаюсь радостями жизни. Ах, стоило бы вспомнить, как Бог карает тех, кто полон гордыни, но я этого не сделал. Я жил, упиваясь восторгами от мысли, что я — владелец Могучих Малюток Бейденбауэра, величайшего блошиного цирка в мире, который отдавал честь огромным невоспетым талантам блошиного племени так, как никто ни до, ни после него.

И до меня были блошиные цирки, будут и после, но эти дешевые двухпенсовые заведения не могли оценить всего величия того, что развертывалось на сцене. У меня все было по-другому. Я создал выдающийся театр. Выступал ли он перед деревенскими увальнями на ярмарках или же на суаре, где собирались представители самой голубой крови — неизменно аудитория бывала поражена до глубины души и, поднявшись на ноги, провожала артистов нескончаемыми аплодисментами. И все потому, что еще ребенком я понял секрет взаимоотношений между блохой и ее тренером, после чего с бесконечным терпением заставлял этот секрет работать.

— Я вижу, вы удивляетесь, о каком секрете может идти речь; но будете просто поражены, узнав, насколько он прост. Между человеком и блохой существует странный и удивительный симбиоз.