Елена Руни - Таверна «El Capitan» и ее обитатели

– Вова, это ты ругаешься?

– Нет, я так разговариваю. – он смущается и ковыряет ногой каменный пол.– Я есть не хочу. Я коньяк хочу.

– Извини, я только едой могу угостить.

– Да нет, я куплю.

Пьет коньяк, смакует. Любуется мной.

– Мне тебя не видно там, за барной стойкой. Бокалы загораживают…

Звяк-звяк!

– Нет, пожалуйста, не трогай бокалы!

Изворачиваюсь, полуприсев и облокотившись на стойку бара в позе Аллы Борисовны времен третьей юности, когда в мыслях был "настоящий полковник», а не мальчик Максимушка…

Пауза затянулась. Пионер должен быть вежливым .

– Вова, ты здесь давно?

– ?

– В Испании.

– ?

– В Валенсии.

– Ты что? Я тебе это уже рассказывал.

Я опять потерялась во времени и решила разораться, потому что его странные замечания ввергали меня в ступор. А я очень не люблю это состояние. Когда я что-то или кого-то не понимаю.

Я нервничаю. Муж знает, что это такое, и может, поэтому у нас в семье идеальные простые и понятные отношения.

– Ты меня реально с кем-то спутал. Я с тобой сегодня говорю первый раз в жизни.

– Да? Но вы так похожи! Я так скучал по тебе. И ты не Таня?

…Привет, дорогая Таня, похожая на меня, только худее и с другой прической. Этот бомж Вовка реально по тебе скучает и даже все время смотрит на меня через пузатые прозрачные бокалы, которые тем более меня не стройнят…

– Хорошо, что выяснили. Я точно не Таня. Ты здесь сколько времени? – Улыбаюсь.

Разговор начал клеиться. Выгнать я его не могу. Нам пора закрываться на сиесту и пару часов отдохнуть. А потом быть тут до полуночи. Ужины на сегодня не заказали, но мы будем ждать, кто придет. Если придет.

Как оказалось через пару-тройку недель после открытия, жители нашего района ужинают дома. Если б мы знали это раньше! Исключение – праздники, дни рождения и другие памятные события.

Мы год сидели в ресторане с 7 утра до 23 ночи, но реально продавались только обеды. Когда приходили местные гурманы и рядом работающие предприниматели.

Остальные же, в основном рабочие в гаражах и местные небогатые испанцы, на работе перекусывали бутербродами или шли в китайские кафешки, готовящие псевдоиспанскую еду. И ели там, потому что выходило чуть дешевле.

Испанцы экономны, и между качеством и ценой многие выбирали цену. Хотя соглашались, что наша еда вкусная. Но в Валенсии средняя зарплата может быть от восьмисот до тысячи двухсот евро. Полторы уже за счастье. Каждый день в кафе не находишься (Мадрид-Барселона зарабатывают больше. А здесь в Валенсии с работой совсем плохо. Зона не промышленная).

Да, о Вовке. Думаю, поболтает и уйдет. Гнать как-то некрасиво…

Перемежая нужные и ненужные слова, Вовик объяснил, что в Испании живет 15 лет. До этого – Польша и Германия. В Польше воровал в магазинах. Сбежал без документов. Прижился в Валенсии. Тепло. Удобно. Подают нормально. Еды вдоволь.

Оно мне надо было спрашивать? Привычка. Двадцать лет работы психологом..

– Твоя мама жива? (Ему лет 35-45, не определить.)

– Двенадцать лет назад была жива. Она работала на почте, и я ей звонил иногда. (Сразу представила маленькое украинское село без домашних телефонов и местный почтамп). А потом она на пенсию вышла. Звонить стало некуда. Уже 12 лет не звоню. ..

(«Зачем он спросил? Зачем я ответил?»)

– Ты кто по профессии?

– Дык. Так. Ну. Я ж. У магазина. Ты ж. Видела. (8 букв Х, 8 букв У, 8 букв Й)…

– Не ругайся, пожалуйста. У меня здесь ребенок. Даня. Она помогает.

Он зажимает рот руками. Мычит.

– Твоя прежняя профессия? У тебя есть профессия?

Наверное, его давно об этом никто не спрашивал.

Он вдруг взахлеб начинает рассказывать, что он столяр-краснодеревщик. И у него 4 разряд. Но мастер был скот. А маме надо было помогать. А соседка денег попросила. А он рррраз! И дал. А мастер. А мама. И все. И первый разряд. И Польша. И все.

Реально все. Остальные слов пятьдесят еще – из все тех же трех букв. Говорил, махая руками, подпрыгивая, морща испитое лицо , щурясь и зажимая себе рот при бранных словах.

– Извини, я уже не могу без мата.

– Вова, пожалуйста. Ты же серьезный человек! Ребенок может услышать! Что она о тебе подумает!

Такая интонации у меня была, когда я объясняла Вовке Афанасьеву, шестнадцатилетнему двоечнику и второгоднику, почему меня, тринадцатилетнюю его одноклассницу, нельзя дергать, как других, за косы и хлопать по спине, ища застежку от лифчика.

– Понимаешь, Вова, – говорила я 40 лет назад, – ты же здесь самый красивый и умный. Я тебе доверяю. И ты очень благородный и воспитанный. Я-то знаю! Пожалуйста, Вова, не надо это делать!