Иван Ренанский - Почти как люди

Я продолжал играть, а Тамара, грузно приземлившись на ближайший стул, принялась громко сопеть, вздыхать, кашлять, шумно рыться в своих многочисленных пакетах.

– Ой, голова!– вдруг особенно громко возопила она, и я всё-таки вынужден был прерваться.

– Что с вами, Тамара Васильевна?– осторожно осведомился я.

– Давление…– простонала старая ведьма, закатив глаза и прижав ко лбу ладонь,– виски ломит так, что мамочки родные!

– Так шли бы вы, Тамара Васильевна, домой?– со всей любезностью, на которую был способен, предложил я,– по дороге в поликлинику зайдёте, давление померяете…

– Да как же пойду?– она горестно всплеснула руками,– а кто ж работать за меня будет?

Дело явственно запахло керосином, на мой выходной надвинулась тревожная тень какой-то чудовищной по своим масштабам подлости.

– Не бережете вы себя совсем, Тамара Васильевна,– скороговоркой забормотал я, отложив виолончель и медленно двинувшись к дверям,– с давлением не шутят, вы же понимаете…

Проклятая паучиха, видимо почувствовав, что жертва пытается выбраться из сетей, вытянула свои толстые, туго обтянутые чулками ноги, перегородив ими выход.

– Вот так работаешь, работаешь, людям добро делаешь, а как беда придет, так никто руку помощи-то и не протянет,– ненатурально всхлипнула она, пытливо шаря по мне внимательным и плотоядным взглядом,– ничего страшного- поработаю. Даст бог- не помру… Ах!

В это последнее "Ах" было вложено столько глубинной боли, вызванной людской черствостью и тотальным непониманием, что прослезился бы даже камень, но я был тверд духом и вооружен спасительным цинизмом, иными словами, был почти неуязвим. И все же…

– Теперь и в сердце вот что-то закололо…

А заметив, что жертве уже никуда не деться, паучиха ринулась в атаку:

– Слушай, может подменишь меня сегодня? Ты же свободен?

– Но я даже не репетировал…

– Да что там репетировать? Концерт рядовой, играть нечего. А я бы хоть к врачу сходила. Выручишь, а?

Я никогда не переводил старушек через дорогу, редко подавал руку дамам, выходящим из общественного транспорта, часто позволял себе саркастические ремарки в адрес окружающих меня людей, не раз, и без всяких угрызений совести, извлекал для себя пользу из чужой беды- возможно, поэтому многие считают меня нехорошим человеком. Не злым, не корыстным, даже не безразличным, а именно что нехорошим. Наверное, это понятие объединяет в себе как вышеперечисленные, так и оставшиеся между строк пороки. Мои родители, насколько я помню, никогда не употребляли этого словосочетания, видимо желая привить мне с детства сомнение в существовании надёжной, нерушимой границы между хорошим и плохим, добрым и злым, правильным и не правильным, зато от чужих людей я слышал регулярно: "посмотри, вот это- хорошая тетя, а вот это- нехороший дядя". Однажды услышал от родной бабушки, когда мы возвращались с прогулки теплым летним вечером:

– Видишь, вон там, на лавке, сидит нехороший человек.

Я изо всех сил попытался разглядеть в темноте детали сидящей на скамейке фигуры, безобидно дымящей сигаретой, время от времени подносящей ко рту бутылку и совершенно не интересовавшейся окружающим миром- разглядеть не удалось. А спустя двадцать лет я сам буду сидеть, зябко ежась, на какой-нибудь лавке у детской площадки, курить и глотать крепкое спиртное в гордом одиночестве, стремительно теряя всякую связь с миром внешним, и напряженно прислушиваясь к миру внутреннему- кто-то покажет на меня пальцем и сообщит наивному чаду: "видишь, вон сидит нехороший человек". В сущности, этот кто-то будет прав. Но иногда всё-таки хочется, чтобы любили, гордились, ставили в пример… Иногда просто тянет побыть хорошим человеком- не долго, до первого крупного разочарования.

А хорошим людям по статусу положено совершать хорошие, правильные деяния.

– Хорошо, – сказал я, переборов тяжёлый, в меру страдальческий вздох,– поработаю сегодня за вас. Вы, главное, поправляйтесь.

Старой ведьме в миг полегчало- она резво подскочила ко мне, крепко обняла, обдав тошнотворной волной приторно сладких духов, горячо и щедро благодарила, пока собирала свои многочисленные пакеты и авоськи, а затем черезчур торопливо покинула гримерку- видимо, побоялась, что я передумаю.

***

Чем меньше времени оставалось до концерта, тем сильнее крепло во мне предчувствие неотвратимо надвигающейся катастрофы. Все коллеги, которых я встречал, были мрачными, напряжёнными, и больше всего напоминали приговоренных к расстрелу в день казни. На курилке Анатольич заговорщицким шепотом сообщил мне: