Игорь Киселев - Темь. В поисках истины

Появлению Никитича в скромной дежурной комнатке недалеко от Московского вокзала мог бы позавидовать любой постановщик президентских выходов в народ. Все четверо участников намечавшейся неравной баталии обратились в немую сцену «Прокурор дружески посещает сходняк». Колоритнее всего выглядела пара «сержант – Леха»; последний открыто намеревался впиться зубами в филейную часть первого, уклоняясь от нависшего над ним жезла закона. Трудно сказать, из какого боевого арсенала Леха подцепил этот прием, но его завершающая фаза, надо полагать, была бы весьма эффективной.

Обозрев эту замершую картинку, Никитич благостно молвил: «Отомри» и махнул ручкой Антону и Лехе. Это было его ошибкой, поскольку Леха, выйдя из оцепенения, все же сладострастно вонзил свои зубы в сержантов окорок, после чего смачно плюнул и нехорошо отозвался о матушке и всех иных предках своего оппонента. Тот, впрочем, никак не отреагировал, оставаясь в позе статуи «Родина-мать зовет» с гордо воздетой в воздух дубинкой.

Антон же, разом забыв о противниках, уставился на удивительного старичка.

– Варежку закрой, – ворчливо заметил тот ему и поворотился к Лехе. – Ну ты, настырный! Вампир в кошелке! Отстань от служивого и выходь. Рухлядь прихвати, – под рухлядью Никитич подразумевал заботливо разворошенную сержантом Лехину сумку-бурдюк.

Последнее, что заметил Антон, бросив прощальный взгляд на полицейскую парочку, было то, как висел в воздухе капитан, пытаясь привстать. Никак он не мог так просто висеть – даже с отклянченной челюстью и такой зверской рожей…

При ближайшем рассмотрении Никитич меньше напоминал дедка. И виной тому были глаза – удивительно молодые, ярко-синие – а порой внезапно меняющие цвет на пронзительно-серый или изумрудно-зеленый. Такую цветовую гамму Антон обнаружил еще тогда, когда Никитич перед уходом внимательно посмотрел на замерших блюстителей порядка. И теперь мимоходом удивлялся этому, скрючась рядом с Лехой на заднем сиденье в тесной железной коробке сварливо взревывающего «Москвича», – удивлялся, несмотря на скребущий в затылке бурав, мерзкий туман в голове, ноющую руку и вопли всех остальных частей тела.

Не лучше себя чувствовал и Леха, однако его занимали более прозаические мысли.

– Никитич, – не утерпев, спросил он, – а откуда ты знаешь этих ментов? И что ты с ними проделал? Вот бы научил, а?

– Не знаю я их и знать не хочу, – сурово ответствовал Никитич. – В первый раз вижу. А остального тебе знать не положено, – он неприязненно глянул в зеркальце заднего вида на Леху. – Тебе вообще куда, парень? Нам не по дороге, однако.

Только тут до Лехи стала доходить вся необычность ситуации. Весь его озадаченный вид теперь изображал бурную работу мысли. На этот процесс ему понадобилось не меньше минуты, в течение которой Никитич ждал, а Антон желал, чтобы о нем в данный момент попросту позабыли.

–М-н-э-э…– значительно произнес, наконец, Леха. – Ну ведь ты же меня спас от ментов, дед, – об Антоне он действительно забыл.

– Я воистину дед, – подозрительно ласково согласился Никитич, словно отвечая одновременно на мысленные сомнения Антона по поводу его возраста, – Годков мне пару сотен наберется, а то и поболе…

И он резко нажал на тормоз.

407-й протестующе взвыл и, строптиво взбрыкнув задом на очередной колдобине, встал боком. Леха при этом чуть не въехал в лобовое стекло, а Антон, сидевший позади нервного водилы, пропахав все тем же затылком крышу, лбом сшиб с дедка шапку. Плохо было им обоим, но не лучше – Никитичу, который, попав грудью на руль, так и остался прижимать его руками, словно горячо любимую возлюбленную. Глаза деда выпучились и приобрели некоторую мечтательность.

– Э-э-э… – просипел Никитич, пытаясь отдышаться. – Чтоб тебя за тормоза…

Он, наконец, отлепил баранку от груди и развернулся к Лехе. Глаза его теперь метали молнии.

– Превращу! – молодецки гаркнул Никитич. – В крысу! Жабу! Вон! Упырь, живоглот смердячий, пыль навозная! И этот… как его… филистер!

– Кто? – ошеломленно спросил Леха.

Тут Антона проняло. Пока дед набирал воздуха, чтобы доступно объяснить, кто такой, по его мнению, филистер, в машине раздался хохот. Антон ничего не мог с собой поделать: вся боль, все унижение, вся неопределенность, тревоги и туманы вылились в гомерическое «ха-ха-ха», которое освобождающим водопадом падало на слегка оторопевших Никитича и Леху. И было это настолько заразительно, что они с нарастающей уверенностью включились в процесс, но по-разному: Никитич выдавал заливистое «хи-хи-хи», а Леха – разудалое «хо-хо-хо». Получилось в общем неплохое трио.