Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее

Жидкого алкогольного добра в подвалах Понтиевой виллы было сколько угодно: бесконечные многоярусные ряды наполненных до краёв или уже початых бочек и амфор – сенатор часто причащался, попивая кровь Христову то тайно от супруги, то явно в компаниях с батюшками (жена тоже была христианка, потому аргумент про попов принимала безоговорочно как аксиому).

И твёрдого достояния разной степени твёрдости и мягкости в подвалах тоже было вдоволь и даже завались.

Пустота, в которую прошипел Филипп, его услышала.

– Хозяин велел доставить вот это и оставить здесь! – доложили Понтиевы служки, приволоча в лаконик-судаторий кусок снеди и четыре амфоры пития. – Подкрепитесь, чем … где-то Бог послал !

Всё у императора получилось: и выпил (совсем чуть-чуть, для разогрева), типа причастился, сам того не ведая, и закусил, слегка надкусив сыр. Вышел парадокс: пуза не набил, но насытился от пуза. Вернее, иначе: не насытился, но пузо набил – диета!

*****

В лаконике Филипп задержался ненадолго, вместе с десятью потами в три ручья (а то и градом) побыстрей вытапливая из себя избыточный жир и выпуская наружу все прочие шлаки. Словно попутно приводил своё бренное тело в стройную форму – худел для нового этапа своей жизни.

Жара, как в пустыне! Вот бы ещё пожарче! Стоп! Не рухнуть бы, однако, в обморок! Ох, и отвык он уже от родных краёв…

Задумался, ибо чувствовал какую-то если не недодуманность, то внутреннюю недоговорённость. Теперь надо бы чего-то если не повозвышенней, то помягче, попрохладней. Филипп, сунув в рот надкушенный, но оставшийся не съеденным кусочек сыра и прихватив в обе руки по амфоре с фалернским и хиосским, двинулся во фригидарий, где гнездились два небольших бассейна, один из которых был с холодной, а второй с тёплой водой.

Побультыхался и там, и сям, забыв о высоких принципах и заложенной самим же собой римской традиции, которая с позавчерашнего дня должна была уже стать исконной и вседержавной (пусть и особым Эдиктом пока не закреплялась). Понырял, зажав нос. Затем, встав на ноги (бассейны были неглубокими, с головой не скрывали), всё равно поотплёвывался. Порасслаблялся. Ух, хорошо! Благодать Божья, хоть и земная!

«И какой же араб не любит быстрой езды… эээ… настоящей римской бани с парилочкой… пусть даже и без берёзового веничка, которым можно нещадно и от души похлестать по наследию мрачных времён ! Эх, лупить так лупить, что есть мочи, любить так любить, стрелять так стрелять … Ну, теперь я в который раз чист и свеж, как слеза ребёнка! – самодовольно подумал мужчина, выбираясь из тёплого бассейна и поглаживая своё изрядно похудевшее за последние три дня брюхо, на котором из-за похудания местами появились дряблости. – Скоро снова стану строен, как молодой кипарис! Как Аполлон, будь он неладен, этот языческий Бог!»

Филипп, залпом опорожнив прямо из горлышка пол-амфоры фалернского, прилёг на лежак, стоящий у кромки успокоившейся воды, и… опять стремительно повалился в сон. А повалившись, туда провалился.

*****

Император спал и грезил.

…Филиппу опять снится, как в конце лета 247 года нашей эры он возвращается в Рим, торжественно встречаемый жителями и как Карпийский , и как Германский Величайший . Как победитель. Как триумфатор. Поскольку прежде август уже побывал (не потеряв этот статус) Парфянским и Персидским Величайшим , то, следовательно, теперь он уже четырежды таковой: в простой превосходной сравнительной степени прилагательного. Не столь уж и нескромно, если вспомнить, что в истории Рима Величайшими императоры, даже никого не победив, могли становиться по нескольку десятков раз кряду.

– Ave Caesar! Да здравствует император! Ave Augustus! – повторяясь, оголтело кричат не только убелённые возрастом старухи, достопочтенные матроны и прелестные юные девы, но и седые деды, и отважные мускулистые мужчины (плюс трусоватые хлюпики), и желторотые безусые юноши.

Все бросают в воздух не только чепчики, но и прочие головные уборы: у кого какие есть; а те, у кого нет никаких, подпрыгивая, по старой доброй привычке исступлённо изображают подкидывания.

Такие повторы всегда приятны – их потом, смежив веки, можно просматривать в памяти сутками, неделями и месяцами, многократно прокручивать в грёзах туда-сюда-обратно и наслаждаться мыслью: «О, Боже, как приятно!».

Авторитет августа после разгрома карпов и то ли готов, то ли квадов, то ли обоих племён вкупе с теми, кто к ним примкнул, вырастает до самого Олимпа. Да что там до какой-то эллинской кочки на ровном месте – до небес! До облаков и выше! До Марса! До Юпитера! До самых дальних звёзд!