Айдас Сабаляускас - Три дня из жизни Филиппа Араба, императора Рима. День третий. Будущее

О нефрите, что блестит, озаряя тьму ночей,

Но когда мне от вина

Сердце радость озарит,

Не сравнится с ней нефрит! ..»

Отомо Табито

Стены вокруг императора блистали большими драгоценными кругами. Александрийский мрамор оттенял нумидийские наборные плиты, покрытые тщательно положенным и пёстрым, как роспись, воском. Кровля в комнатах-атриумах вся была из прозрачного и разноцветного стекла. Фассийский камень, редкое украшение даже для Храмов, обрамлял бассейны и ванны. Краны, из которых лилась холодная и горячая вода, были из чистого серебра. Вокруг высилось множество искусных и дорогих изваяний и колонн, ничего не поддерживающих и поставленных лишь для украшения, чтобы дороже стоило . Так сказать (кто ж с этим публично поспорит), уютно, скромно, камерно, по-семейно-родовому , и одновременно всё тихо-мирно, чинно-благородно, современно и модно: в точности по стоику Сенеке – все причислявшие себя к римской элите равнялись сегодня на его… несвежую писанину двухсотлетней давности. Парадоксы рулили историей и современностью – с абсурдом не поспоришь, перед ним можно лишь разинуть рот, округлить глаза и замереть в остолбенении.

Император бодрствовал и, никуда не спеша, мигрировал внутри терм на своих двоих: никто его не переносил, из тени в свет не перемещал.

О баня! Римская баня! Как ты хороша! Внутри организма так и поёт душа!

Вот, наконец, она… нет, не весталка, а сухая парная с восьмидесятиградусной жарой – округлый лаконик-судаторий как часть кальдария. Сауна! Парилка! Потовыжималка! Ух! Уф! Кряк! Крях! Филипп поухал, поуфал , покрякал и даже покряхтел. Разве что ахнуть и охнуть не успел или желания не изъявил, но случай для такого случая представится наверняка ещё не единожды! Не в последний же раз он в своей жизни парится!

Специальные пустоты под полом и в стенах были заполнены горячим паром, подогревая таким образом все тёплые и жаркие комнаты терм (уровнем ниже стоял если не добела, то докрасна раскалённый котёл, в котором, как в адовом пекле, кипела-бурлила вода).

Снова с мужчины пот то ли полил в три ручья, то ли посыпался градом – уже не от повышенной влажности, а от сухой жарищи.

«Как в моей родной Аравии, пусть она мне… и не родная! Печёт, как в пустыне! Словно сейчас белое солнце … надо мной! Только песку снизу для отвязного кайфа и полной реалистичности не хватает!» – подумал император, и из его разверстых уст само собой вырвалось – это душа понеслась в рай:

– Эй, кто-нибудь! Песку сюда! Живо! Только не карету мне! Не карету! Я не собираюсь ехать в деревню или в любую иную глушь! А то был у меня однажды в персидском походе случай, когда мне карету вместо песка… и даже вместо колесницы подогнали! Наверное, в Рим исподтишка пускать не хотели…

Прислуга, состоящая из двух Понтиевых рабов, проворно доставила песок, словно сами парни давно стояли наготове, а песок был уже у них под руками (хватая мешок с сыпучестью, оставалось только не перепутать его с глиной или галькой).

Император проявил недовольство, нахмурившись и затем поиграв дугами бровей:

– Это что за дребедень? Вы меня плохо слышали? Я сказал «песку»! Хотите, чтобы я по десять раз повторял одно и то же?

– Этот песок – из лучших сортов египетского тростника! – виновато улыбаясь, пояснил один из самых сообразительных рабов-банщиков. – Ничего более качественного во всей округе… даже и в Италии сегодня днём с огнём не сыскать! Следующая поставка в Рим будет лишь спустя неделю, а то и через месяц, не раньше, ибо на море шалят пираты…

– Да не сахарного, идиоты! Этот тут размокнет, и всё станет вокруг голубым и зелёным … эээ… липким – долго не отмоется… и сам тоже не отмоешься… это я не про тебя, а про себя в третьем лице!.. Я требовал аравийского! Минерал кварца! Диоксид кремния! – срезал «глупца» Филипп (томило духотой, духовной жаждою и духовными скрепами, словно в пустыне мрачной он влачился ).

– Ох! Мы и хотели именно таким вас порадовать в пику всем прочим минералам и диоксидам! Виноваты! Перепутали! – повинился сообразительный раб-банщик, мечтая поскорей смыться с глаз владыки Рима и мысленно повторяя правило, выученное им когда-то назубок: « Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь ».

*****

Аравийского, однако, не нашли: Рим – это не арабская клоака и не белое солнце пустыни .

– Тогда вина! Фалернского и хиосского! – злобно зашипел в пустоту император. – И сыра! Кусочек! А то мне во рту держать нечего! Именно сыра! На моё требование доставки молочного продукта, получаемого из творога, мне часто приносят продукт, выпекаемый из муки! Зарубите себе на носу: мне хлеба не надо – мне сыра давай!.. Мне… мне… мне… Только что я понял: обожаю всяческие тавтологии, плеоназмы и неоднозначности…