Впоследствии я сумел избавиться от оскорбительного восприятия бестолковых команд. Во–первых, нет ничего обидного в том, чтобы доставить радость хозяину, выполняя его команды. Во–вторых, поразмыслив, я осознал выгодность сделки “Дай лапу – Дам шкурку” и стал отвечать на рукопожатие гостей, если они держали наготове приличную шкурку. В других случаях, видя что, гости забывают (или не хотят) делиться шкурками, я применял методы обратной дрессировки. Если в собаке вид висячей шкурки должен пробуждать желание прыгать за ней, то и в человеке вид прыгающей или протягивающей лапу собаки должен вызывать стремление поделиться шкуркой. И я стал активно дрессировать хозяина и гостей. Часто срабатывало, но не все люди поддавались дрессировке. Многие были совершенно бестолковыми. Они с умилением наблюдали за моими прыжками, или воодушевленно жали мне лапу, не понимая, что надо делиться шкурками.
Однажды, когда мне исполнился год, и я стал взрослым, умственно и физически развитым псом, произошел случай, который удивил меня и послужил толчком к переменам в моей жизни. Начиналось все обычно. Благополучно удрав из ограды, я увидел прохожего. Невысокий, в потрепанной одежде, в кепке, которая когда–то была белая, с авоськой и в рваных домашних тапочках. Судя по виду, он был из нашей деревни. Повиливая хвостом, желая познакомиться, я направился к нему. Подошел почти вплотную, поднял голову, смотрю на него. А он пятится – испугался. Причем сильно. Мое добродушие вдруг куда–то делось. Я начал лаять, принял боевую стойку, изображал, что напасть собираюсь. Дальше – больше. Чем сильнее был его испуг, тем больше агрессии я проявлял. Мог бы, наверное, покусать его или даже съесть, если бы молодой хозяин не утащил. Уже дома, запертый в гараже, успокоившись, я задумался. С чего вдруг я хотел напасть на этого прохожего? Он шел мимо, угрозы не представлял, а значит, нападение на него не входило в мои обязанности. Шкурки за это мне никто не обещал, загрызть и съесть его я конечно не мог. Рационального объяснения я не находил (об инстинктах, выделении адреналина при испуге и собачьей реакции на это я тогда не знал).
Несколько дней эти вопросы занимали мой ум. Ответов я не нашел. Нашел себе новые вопросы. Молодой хозяин, рассказывая об этом случае гостям, смеялся. Смеялись и гости. Вопрос о том, зачем я напал, сменился вопросом: почему они смеялись. Возник и вопрос важности выполнения мною охранных обязанностей. Ведь когда я с хозяином уезжаю в город, Пират справляется один. Один он справляется и когда я ленюсь нести службу и лаять на прохожих, такое бывает, если честно. Вспомнил я смех гостей, начинавшейся, если я резко проснувшись, вдруг с лаем бросался к двери. Вспомнил предостережение хозяина – не убегай, украдут. Кого украдут? – Меня, охранника и защитника? Вывод пришел страшный. Я – бутафорный охранник, декоративная собака. Охраняют меня, а не я. Для любого домашнего пса служба и охрана превыше шкурок. И вот, весь смысл моего существования был, подвергнут мною сомнению.
Ради эксперимента я перестал помогать Пирату облаивать прохожих. И ничего не случилось. Дом не обокрали. Враги не напали. К своему ужасу я убедился, что безопасность обеспечивается без моего участия забором, замками и Пиратом.
От переживаний я потерял аппетит, на шкуре появились проплешины, хвост перестал стоять на спине веером и повис вниз. Я перестал совершать обход, искать дырки в заборе, ругаться с Дэном. Старался не выходить к гостям. Большую часть времени я лежал в траве или в гараже. Даже слово “шкурка” не действовало на меня как раньше. Я, конечно, подходил к хозяину, когда он объявлял о раздаче шкурок, рефлексы срабатывали. Но былая прыть отсутствовала. Этим пользовалась Катя. Она, сволочь такая, выхватывала шкурки у меня из–под носа, и недалеко отбежав, ела на моих глазах. А я не кидался на нее, не отбирал шкурку, а, тяжело вздохнув, опускался на пол и обиженно сопел.
Первый закон собачьей жизни – служи хозяину во всем и везде, пусть даже в ущерб себе. Забота о самом себе, приятные ощущения, связанные с вкусной едой, прогулками, новые впечатления, приятные сны – все это важно, но для по–настоящему преданной собаки решающего значения не имеет. А чау–чау – именно такие собаки. Зачем же я нужен, ведь меня кормят и любят? И я понял, что должен найти иной, помимо охраны, смысл моего существования для пользы хозяина.
Видя мое угнетенное состояние, хозяин заволновался и повез меня к врачу. К тому, который вылечил мне глаз. Он был хорошим доктором, но не был собачьим психотерапевтом. Даже сделав анализ крови, он не нашел причины моей подавленности. Не зная как меня лечить, хозяин стал давать мне больше шкурок, больше уделять внимания и разговаривать.
Читать дальше