Сергей Тихорадов - Беглый дедушка

Вот так и вышло, что свобода у Матраса была неправильная, но настоящая, а у меня правильная, но придуманная. Ох, намучаюсь я с этой свободой, как пить дать.

Ну да ладно. Выдохнул, значит, Матрас своё «угу», как всегда, и потянулся носом в родной телефон. Он в нём не то, чтобы жил, но всего лишь ел, пил и дышал. Таким Матрасам и нужен живой друг, вроде меня, не особенно замороченный на железяках.

Я знал, что оказываю на Матраса исключительно положительное влияние.

– Оставь ты свою железяку пластмассовую, – сказал я, – У меня план. Приключений хочешь?

– Поначитался, – кивнул Матрас с такой уверенностью, будто это он написал все те книжки, которых я «поначитался».

Когда Матрас так говорил, интонация у него была прямо мамина.

Но телефон он всё же убрал в штанину, широкую, как труба, по которой строители мусор спускают в контейнер, когда ремонт в квартире делают. У нас, когда соседи ремонт делали, такой контейнер под окнами стоял, и чего в нём только не было! Я даже не знал, что у людей в квартирах бывает столько старой мебели на чёрный день. У нас-то с мамой этот, как его… минимализм, только самое необходимое. Зато в квартире просторно.

Матрас, хоть и ходит в широких, как у бати, штанах, всегда начинает с сомнений. Это его жизненное правило. Даже не правило – это его кредо, то есть то, на чём Матрас стоит, как личность. Подошва его натуры, так сказать. А сомневается он потому, что ему необходимо время на прогрев двигателя, как у нашей с мамой машины зимой. Матрас сомневается вслух, тянет слова, нудит – а сам в это время разогревается, готовится к тому, чтобы согласиться.

Потому что если не согласится – будет сам придумывать, чем занять себя в свободное от лени время. А этого он не умеет. За это у нас я отвечаю, не он.

– Я уже всё придумал, – сказал я сомневающемуся Матрасу, – Рванём на лесопосадки, а оттуда за кладбище, в манящую неизвестность.

По лицу Матраса стало видно, что после моих слов сомнения в нём только усугубились, то есть возросли и окрепли. Он пожевал губами, как старый верблюд из городского зоопарка, поглядел на меня задумчиво – плюнуть в этого посетителя, или нет? Мне даже показалось, что он меня сперва сверху вниз оглядел, а потом обратно, словно прикидывал – если плюну, то что мне будет?

Я ему показал на всякий случай кулак – вот что будет, верблюд.

Матрасу понравилось, что эти кулаком я как-бы принял за него решение – не плевать. Он расслабленно выдохнул и заулыбался. Все встало на свои места в его голове.

– А почему за кладбище? – всё-таки поинтересовался Матрас на всякий случай, хоть и доверял мне неимоверно, – И твоя неизвестность разве не может манить нас куда-нибудь поближе?

– Так страшнее будет возвращаться, – пояснил я, – ведь уже стемнеет.

А насчёт неизвестности я ему ничего не сказал – она же неизвестность, а не известность. Матрас повертел башкой, пытаясь проглотить то, что услышал. Что, ещё разжевать? Не проходит?

– А зачем нам, когда стемнеет, если в городе почти комендантский час? – спросил Матрас, – Мы что, по шее хотим?

По всему выходило, что вроде как именно этого мы и хотим. И даже если и не хотим, то все равно получим. У Матраса на такие дела нюх, проверено. Всегда, когда он пророчествовал насчёт «по шее», сбывалось. Это его так родитель натренировал своими лещами.

– Не получим мы по шее, – пообещал я Матрасу, – сегодня не за что, пока.

– Ага, – сказал Матрас-рыболов, – было бы за что, так вообще бы… Покушать-то возьмём чё? Ну, бутиков там, лимонада?

Пришлось заглянуть в холодильник. Там жила колбаска, я помнил. Ага, вот и она. И масло сливочное нашлось.

Пригласив на бутерброды колбаску, мы почувствовали, что готовы теперь не то, что до Америки юнгами, но и в Антарктиду полярниками-дикарями. Напилили хлеба, покрыли его тоненько маслом и сверху бухнули по очаровательному кружочку колбаски, цветом под мрамор.

– Дикари – это мы? – спросил Матрас, запихивая в пасть бутерброд.

Он всегда так – что-нибудь сотворит и сразу же задаёт вопрос, чтобы я занялся ответом, а не разбором полётов. И, в данном случае, уж надкусывает, так надкусывает, чтобы не отобрали.

Наверное, он так тоже о своём будущем печётся: будет потом рассказывать внукам о голодном карантинном детстве. А не спросить ли его об этом самом будущем?

– Вы не дикари, – сказал я, – вы мудрецы. Вы о будущем думаете. Будешь в будущем будущим потом потомкам вещать о боевом прошлом, о том, какое у тебя приключение было – сожрал бутерброд ради будущего.