Сергей Антонов - Дедушка

Днем в курень к Прокофию Никитичу пришла комиссия. Колхозники давно поговаривали, что станица попадает в зону затопления и придется переезжать на гору, а Прокофию Никитичу все казалось, что произойдет это очень не скоро и он успеет еще помереть на том месте, где родился. Но несколько человек во главе с председателем сельсовета и техником уж ходили по его двору, по саду, пересчитывали яблони, виноградные кусты, считали даже лозины, посаженные в прошлом году, глядели в колодец, проверяли, двойной или одинарный пол в горнице, надсекали топором бревна амбара, чтобы было видно, гнилые они или нет. Вслед за техником таскался пастух Егор, губастый парень, два года гуляющий в женихах. Вчера оценили его хозяйство, и теперь он с самого утра ходил за комиссией, глядел, как оценивают у других, проверял, не обидели ли его.

— Шел бы хоть лозу подвязывать, — сердился Прокофий Никитич. — Путается тут…

— Сесть у тебя некуда, вот и путаюсь, — отвечал Егор. — Дожил дед до старости, а стульев не нажил.

— Что у меня, театр? На что мне комнаты стульями заставлять. Иди отсюда!

Прокофий Никитич жил один. Горница его была почти пуста. В углу стоял буфет со створками без стекол и с белым электрическим изолятором вместо ручки, в углу — стол, заставленный кринками и немытыми тарелками, в другом углу — сундук, в третьем — кровать. И только развешанные по стенам потемневшие фотографии, с которых глядели какие-то казаки, старухи да бородатые старики, несколько украшали комнату и придавали ей жилой вид.

К вечеру комиссия все перемерила. После грубых подсчетов оказалось, что Прокофию Никитичу причитается получить на переселение, кроме досок, стекла, кирпича и железа, около двадцати тысяч рублей деньгами.

— Ну что ж. Двадцать так двадцать. Шут с ним, — сдержанно согласился Прокофий Никитич, стараясь не показать виду, что техники, по его мнению, чего-то напутали и переплачивают чуть ли не вдвое.

Подписав бумаги, председатель сельсовета ради приличия начал разглядывать фотографии, а хозяин, тоже ради приличия, стал объяснять, кем ему доводятся многочисленные старики и старухи и как их имена и фамилии. Оказалось, что все это такая далекая родня, что для нее не придумано еще и названий.

Потом комиссия отправилась в соседний курень, к Наталье Игнатовне, и на улице долго было слышно, как Егор кричал технику: «Это из каких соображений ему двадцать, а мне шестнадцать? Из каких соображений?»

Когда совсем стемнело, к Прокофию Никитичу прибежала растерянная Наталья Игнатовна. Муж ее погиб на фронте, и жила она с двумя ребятами. Между ней и старым Прокофием Никитичем давно установилась спокойная, деловая дружба. Она прибирала в его горнице, а дедушка, с легкой руки Егора прозванный «виноградным знахарем», присматривал за ее садом.

— Вон как наследили! — ахнула Наталья Игнатовна. — Может, пол тебе помыть?

— Разбирать его надо, а не мыть.

— Нам бы, дедушка, на новом месте рядышком строиться.

— Там поглядим, — строго ответил Прокофий Никитич, довольный в душе тем, что Наталья Игнатовна первая заговорила об этом. — Это не лавку с угла в угол перестановить. Дело серьезное. Тебе сколько посулили?

Оказалось, что хозяйство Натальи Игнатовны было оценено в двадцать шесть тысяч.

— А мне даже за колодец записали девятьсот рублей, — похвастался дедушка, — гляди-ка, за колодец и то записали. Как думаешь, никакой тут ошибки нет?

Наталья Игнатовна говорила, что никакой ошибки нет и что половину денег будут давать теперь же, а другую половину — после переселения.

Они побеседовали еще немного, потом дедушка достал из сундука серый казачий мундир, попросил Наталью Игнатовну починить его и погладить, и она побежала на улицу загонять ребят спать.

А на другое утро, чуть свет, Прокофий Никитич ходил по садику в обычной своей белой исподней рубахе, в брюках, заправленных в сапоги по-казачьи, с напуском.

И, глядя на желтые утренние зори, на покойный дым, поднимающийся из труб, как-то не верилось, что станица с садами и куренями, с колодцами и вкопанными у ворот скамейками, с притоптанными тропками и белыми тополями, что вся эта большая станица, вольно разметавшаяся по берегу Дона, оторвется от обжитой земли, двинется и куда-то поедет.

Летом на общем собрании были решены все самые мелкие вопросы, связанные с переездом. На гору машинами начали возить строительный материал, и стало понятно, что ждать больше нечего. Через несколько дней после собрания техники стали нарезать участки, и станичники с женами и ребятами несколько раз в день бегали на гору выбирать места. Каждому хотелось не прогадать, но какие участки лучше, а какие хуже, никто не знал, и от этого было много бестолковщины, шуму и скандалов.