Лион Измайлов - Засланцы

– В таком случае, – сказал Синичкин высокопарно, – имею честь сообщить вам, что я не Куравлёв и не артист, я дамский парикмахер, имя моё Владимир, фамилия моя Синичкин. – И он гордо протянул Наде свой паспорт.

Надя дрожащими руками взяла паспорт, заглянула в него. Затем посмотрела на Синичкина полными слёз глазами, потом сказала:

– Да как же так можно?! – и швырнула паспорт прямо в лицо Синичкину.

Такого Синичкин не ожидал. Он мог предположить, что она бросится ему на шею, что она смутится, так как поймёт: её коварные замыслы раскрыты, она ошиблась в своих расчётах на популярного артиста, действия её по его завлечению провалились и стали теперь ненужными, – но такой реакции Синичкин никак не мог ожидать. Ему было больно, нехорошо. Но, во всяком случае, он убедился, что полюбила она его, если только можно называть таким словом её отношение к нему, за его мнимую популярность, а сам по себе Синичкин ей не нужен был никогда.

Обо всём этом он и рассказал Семёнову, после чего улёгся лицом к стене. Семёнов повертел в руках паспорт Синичкина, но не такой он был человек, Семёнов, чтобы просто так сдаться.

– Смотри, – сказал он, – я и не думал, что до сих пор делают фальшивые паспорта. Это что ж, тебе в милиции выдали, чтоб народ не приставал? Выходит, живёшь с двумя паспортами. Вот бы мне так, я бы тут же с Таиской расписался.

Таисия не заставила себя долго ждать. Она тут же без стука влетела в их номер с криком:

– Аферисты! Один артиста изображает, а другой – на, погляди, что мне твой друг на память подарил…

Она протянула Синичкину фотографию, на которой были запечатлены две личности – Семёнов и его жена, которая габаритами и серьёзностью лица ни капли не уступала мужу.

– «На вечную дружбу», – процитировала Таисия надпись и, бросив фото в лицо Семёнову, ушла, приговаривая: – Я своё в пионерлагере отдружила. Ишь ты, честный какой! А я, значит, уже и не человек. Если ты такой честный, зачем ходишь ко мне?

Синичкин лежал лицом к стене. То, что произошло у него с Надей, так ошеломило его, что остальные неприятности его уже мало трогали.

А неприятности, естественно, посыпались на Синичкина непрерывным потоком. Наутро весь санаторий уже знал, что Куравлёв – это не Куравлёв и что Синичкин – это дамский мастер, в смысле парикмахер. Некоторые перестали здороваться с ним. Другие смотрели на него с презрением, иные с сочувствием. Семёнов с утра сказал:

– Ну, ты артист, но меня всё равно не проведёшь.

То есть остались и такие, которые не поверили в неожиданное превращение артиста в парикмахера.

Однако понемногу Синичкин, который ходил как в полусне, стараясь избегать чьего-либо общества, занялся своим прямым делом, потому что только оно и давало ему успокоение. Одна дама, которая должна была идти вечером в варьете, попросила его уложить волосы, потому что она попала под дождь и причёска была совершенно испорчена. Синичкин пришёл даме на помощь и сделал такое чудо парикмахерского искусства, что на другой день к нему стояла одна очередь из отдыхающих и другая из медперсонала. Одни шли в театр, другие в ресторан, и всем хотелось быть красивыми. Многие женщины даже говорили: хорошо, что Синичкин парикмахер, – хоть какая-то от этого артиста польза.

А раз женщины полюбили Синичкина, значит, всё в порядке – климат общественного мнения санатория потеплел по отношению к Синичкину. Даже поговаривали о творческом вечере дамского мастера В. Синичкина, но он отказался наотрез. Вообще для него на юге всё померкло. Изредка они виделись с Надей, но не разговаривали и даже не здоровались. Больше того, если это происходило на улице или в парке, они, издали завидев друг друга, сворачивали куда-нибудь в сторону, чтобы не встретиться.

Постепенно Синичкин стал думать о Наде иначе, о чём и говорил своему другу Семёнову. Он, Синичкин, попытался поставить себя на Надино место, и получалось, что выглядел он неважно при условии, что Надя честный и хороший человек. Получалось, что он выдал себя за известного артиста, пользуясь чужой популярностью и чужой всенародной любовью, влюбил в себя девушку, а когда это стало ему выгодно, открылся.

А расчёт оказался неверным. Так всё получалось при условии, что сама Надя была человеком чистым. И снова грызла Синичкина совесть. Ведь мог он позвонить в Москву сразу по приезде в дом отдыха, переспал бы на вокзале ночь, да в конце концов, и в доме отдыха тоже люди: поверили бы, впустили на два дня под честное слово. Может быть, он как Синичкин и не смог бы понравиться Наде, но ведь кто знает! А если бы понравился, то не было бы никаких препятствий. Что говорить, если не дано тебе врать, то и заниматься этим не стоит, самому себе дороже.