Игорь Иртеньев - Зеленый портфель (из журнала Юность 1989 год)

Откуда взялись здесь эти странные строчки? Неужели во мне снова победил графоман? Гений вовремя остановил свое перо, навеки вбив человечеству в башку вопрос: „Куда ж нам плыть?“, — а моя жалкая, суетливая рука не удержалась перед искушением бойко зарифмовать примерный маршрут. „Да, Александр Сергеевич, — вздохнул я, — далеко вы не Пушкин…“

Однако, чем внимательнее я вчитывался в эти пять лишних строчек, тем яснее начинал понимать, что так — „опаленные Молдавии луга“, „Швейцарии пейзаж пирамидальный“, — так мне никогда не написать… Я заглянул в конец тома, в примечание к поэме „Осень“, и… снова потерялся в пространстве. На этот раз, правда, я полетел не вверх. к облакам и звездам. а вниз, ломая перекрытия нашего дома, прошибая один за другим геологические слои, пока с головой не окунулся в расплавленную магму…

Примечание сообщало, что поэма „Осень“ в черновом автографе кончалась точно так, как кончалась она у меня.

Рука моя мне больше не принадлежала.

Тысячи пушкинских росчерков, мелких движений пера его, неприметных поворотиков и закруглений, безотчетных проскальзываний и остановок натренировали мою руку так, что она теперь сама, повинуясь одной лишь силе инерции, может воспроизвести все, что когда-нибудь написал ее подлинный хозяин — не я! Господи, какие горизонты засветились вблизи, какие пейзажи показались!.. „Куда ж нам плыть?..“

За короткое время — с октября по январь — я восстановил все. написанное Пушкиным и уничтоженное либо временем, либо им самим, либо просто по какому-то недоразумению не включенное в собрание сочинений. Среди этих рукописей была десятая глава „Евгения Онегина“, „История Петра Великого“, письма к Наталье Николаевне, кишиневские дневники и многое другое… Я работал, прерываясь только на короткий сон. Так продолжалось до девятого февраля.

В этот день у меня кончился запас бумаги. С утра мне отлично работалось, но часам к трем я исписал последний лист. Я подумал, что теперь мне уже не нужна старинная бумага, и решил сходить в ближайший канцелярский магазин запастись обычной.

По дороге я купил пару бутылок лимонада — днем я предпочитал этот напиток чаю.

Я шел по Невскому, по четной его стороне, от Адмиралтейства в сторону. Московского вокзала. И вдруг, почти в самом начале моего пути, когда, миновав дом № 16, я приближался к номеру восемнадцатому, — со мной произошло нечто невероятное и мгновенное. Шок, спазм, удар, приступ. Горло мое охватила узкая горячая петля, изнутри оно опалилось каким-то дьявольским огнем, тело содрогнулось и сделалось легким, казалось, вмиг из него ушла вся влага, жар всех африканских пустынь на секунду коснулся моих щек. Пить, пить, о!.. „Лимонад!“ — сверкнуло в мозгу. Я выхватил из авоськи бутылку, зубами сорвал пробку…

Я пил, лимонад проваливался в меня кусками, с каждым глотком возвращались ко мне зрение, слух, разум. Я успокаивался, и сами собой стали сходиться детали, сопоставляться обстоятельства, смыкаться связи… И перед моим внутренним взором просветлилась картина, сцена, в которой мне суждено было стать главным действующим лицом.

Я вспомнил. что сегодня 8 февраля, 27 января по старому стилю. — очередная годовщина дуэли Александра Сергеевича Пушкина, что встал он в этот день рано, в восемь часов утра, все утро много писал: потом к нему приехал библиограф Ф. Ф. Цветаев, потом произошла встреча с Данзасом, потом вместе поехали во французское посольство, потом Александр Сергеевич один вернулся домой, потом… Потом поехал в кондитерскую Вольфа и Беранже, пока ждал своего секунданта Данзаса, выпил стакан лимонада… И вспомнил я также, вернее. не вспомнил, а нутром почувствовал, что там, где была эта знаменитая кондитерская — Невский, 18 — теперь располагается „Литературное кафе“, около которого я стою сейчас с пустой бутылкой лимонада в холодной руке…

Как я мог забыть такую поворотную дату в жизни Александра Сергеевича!.. Спасибо моему организму, который, как и моя рука, привык жить в пушкинских ритмах, — напомнил.

Я вышел из магазина, взял такси и поехал на Черную речку, к бывшей Комендантской даче, где на месте дуэли Пушкина ныне воздвигнут обелиск. Я должен был почтить память великого поэта в этот день.

Стоя перед обелиском, я думал обычную думу — будет ли мне когда-нибудь дано, продолжая труды свои, написать не только то, что написал Пушкин, но и то, что он так и не написал, столь рано, в тридцать семь лет, уйдя из жизни?.. Кругом было тихо, морозно. Ветхое мое пальтишко плохо грело, я собрался было домой… как вдруг! Опять — вдруг.