Олег Батлук - Мистер Эндорфин

«Понимаешь, сегодня ночью сильная гроза была, ливень. У меня теща на даче, надеюсь, ее затопило к ядреной фене. А Володька, дружок мой, тоже таксист, только сейчас на площади мне втирал, что у него на КЗТЗ даже не покапало. А вот оно, КЗТЗ, мы по нему едем, смотри, какие лужи. Ну, брехун, вот брехун. И чего зря горбатого лепить — денег-то не прибавится».

Прав был мой таксист. Глубоко копнул в русский характер.

Русского человека хлебом не корми — дай обмануть ближнего по мелочи.

Маленькая бесполезная ложь — есть в меню русского человека такой десерт.

С каждым годом эндорфинов в крови все меньше, ворчунов все больше. «Ворчун» — это такой гормон старости. Он белит сединой, копает траншеи морщин и выкорчевывает эндорфины.

В каждый мой день рождения у меня с мамой происходит один и тот же разговор. Много лет подряд. Она меня поздравляет и спрашивает, как настроение у именинника. Я говорю, что настроение хреновое, ведь мне уже 42 (к примеру), я еще ничего не успел сделать, а Высоцкий в 42 уже умер (на любой возраст найдутся соответствующие примеры: люди крайне нестабильные существа). В ответ матушка незамедлительно выдает текст про то, что, мол, при чем тут Высоцкий, вон, Пушкин и Маяковский в 37, да ладно они, Лермонтов аж в 27 (к счастью, она не знает про знаменитый рокерский «Клуб 27», в противном случае наш разговор растягивался бы на полдня), да что Лермонтов, Веневитинов — тот вообще в 21!

Фирменная тирада моей мамы. Согласно ее деформированной любовью ко мне логике список рано ушедших и все успевших гениев каким-то магическим образом должен был утешить меня, уже достаточно пожившего и еще ничего не успевшего.

Сорок лет — это рубеж. Линия Маннергейма. Рубикон.

Я уверен, что если уважающий себя интеллигентный человек к сорока не спился, не ушел в монастырь (или хотя бы не женился — вариант монастыря лайтс) и не запутался в самооценке, как алкоголик в брюках, то он зря гонял эритроциты по венам. Внутренний мир каждого уважающего себя интеллигентного человека к сорока должен быть сложен, как у школьницы статус «ВКонтакте».

После сорока я стал старой жопой. Причем внезапно.

В последний вечер тридцати девяти я был молодой жопой, а в первое утро сорока — уже безвозвратно старой. В моей голове принялся без остановки причмокивать какой-то неприятный дедулька. Фабрика негодования со всеми цехами осуждения молодых перешла на круглосуточный режим работы.

Допустим, идет по улице хипстер. Обычный такой, нормальный, в трусах на босу ногу. А у меня в мозгу уже крутится-вертится:

«Тьфу, сколько их развелось, бородачей! Как будто из Ясной Поляны сбежало сразу сотни три юных Львов Толстых. Бездельники! Дармоеды! Вот сейчас как подбегу к нему сзади с пустым листком бумажки и спрошу: «Простите, молодой человек, это не у вас повестка в военкомат выпала?»

Полный коллапс для пенсионной космогонии — это парочки, целующиеся в метро. Тут же в череп изнутри стучится дедушка-дятел:

«Что за мерзость! Давай, давай, выгрызи ей гланды. Мама вообще знает, что твой язык сейчас не у тебя во рту?»

Все биеннале отгремели — тянет к Шишкину в тенечек и к Поленову в ряску.

Партизанка-старость подкрадывается незаметно. Только успевай замечать первые седые ласточки.

Однажды на хоккейной площадке перед началом игры я перепутал два близких по смыслу слова. Вместо «давайте без фанатизма» я произнес «давайте без энтузиазма». Товарищи по команде посмотрели на меня и сказали:

«Постой-ка ты лучше сегодня на воротах, дружок».

В другой раз меня обескуражил старый друг Сема. Я планировал купить машину и поинтересовался его мнением, подойдет ли мне двухдверный джип-Wrangler. Сема ответил, что Wrangler — это авто для молодых понтарей, чтобы в Калифорнии возить в багажнике на пляж доски для серфа и телок.

«Лучше «уазик» возьми», — добавил мой тактичный друг.

Из Семиного совета в тот день я сделал для себя сразу четыре вывода, один неутешительнее другого:

1. Я немолод.

2. Я не понтарь, то есть понтиться мне нечем.

3. Серфинг не для меня.

4. Я выгляжу как человек, которому можно посоветовать «уазик», не боясь при этом обидеть.

И еще я почему-то подумал о пасторе Шлаге, неуклюже уходящем на лыжах вдаль…

В какой-то момент я понял, что отстаю от жизни. Не успеваю за громыхающим трамваем современности. После нулей мир поменялся радикально. Нам, сорокалетним, сложно до конца осознать насколько. Чаты, боты, Инстаграм, селфи, фото еды…