Олег Батлук - Мистер Эндорфин

«Понимаете, — рассказал тот, — однажды я ехал в купе СВ с мужчиной, как сейчас с вами. С виду нормальный вроде мужчина, тараканы по голове не бегают. Легли мы спать. Посреди ночи я открываю глаза — а он стоит надо мной и смотрит. Прямо в лицо заглядывает. Представляете? Как жираф».

Я, конечно, представил. И мне сразу стало не по себе. Я даже поежился и поддержал попутчика в его благородном гневе. Сколько же на свете фриков, надо же.

Мы еще побеседовали с попутчиком о том о сем, без расчлененной курицы и стакана, и, довольные друг другом, легли спать.

Посреди ночи я внезапно проснулся. Я открыл глаза.

Купе дрожало. Занавески и стены ходили ходуном. Стаканы выпрыгивали из металлических подстаканников.

Мой попутчик храпел так, что кровь стыла в жилах. Казалось, своим храпом он втягивал в себя пространство и время, как черная дыра.

Внезапно попутчик взял самую высокую за ночь ноту, странно захрипел, и у него внутри как будто что-то разорвалось. И все. Наступила полная тишина.

Я полежал несколько секунд, пока не начал потеть от страха.

На свете есть столько разных увлекательных историй про расстройство дыхания и смерть во сне. Я, как заслуженный ипохондрик всея Руси, все про это знал из надежных источников, от анонимов в интернетах.

Я встал и осторожно, на цыпочках, подошел к соседу. В темноте я не нашел на столике своих очков. Я подслеповато наклонился к попутчику, чтобы посмотреть ему в лицо.

И когда я, наконец, разглядел, что глаза попутчика благополучно закрыты, он их благополучно открыл.

«Ой!» — сказал он другое нехорошее слово матом.

Я нырнул обратно под свое одеяло и притаился.

Попутчик поворочался немного, и через какое-то время сбоку снова раздался спасительный храп.

Я лежал и думал о том, что не таким уж и фриком он был, тот мужик из давешней истории моего попутчика. Тоже, скорее всего, хотел спасти человеческую жизнь.

А еще в моей голове сама собой возникла и монотонно повторялась, убаюкивая меня под истошный храп соседа, бессмертная строчка Гумилева:

«Послушай: далеко, далеко, на озере Чад изысканный бродит жираф».

Для нас, дипломированных пьер-ришаров, поезд вообще — не самая идеальная локация. В замкнутом пространстве наша неловкость приобретает убойную силу, подобно взрыву петарды в кулаке.

В поездах я люблю сидеть у окна и следить за маршрутом движения по карте в мобильном телефоне. Это лечит самомнение. Даже самый гордый человек скукоживается на фоне бескрайних русских просторов.

Правда, высокий настрой держится недолго. Рано или поздно названия окрестных поселков, деревень, рек начинают обращать на себя внимание. Особенно ярко бесчинствуют деревни, но и реки тоже не отстают. Матыра, Вобля, Негомож, Пощупово, Бражкино, Врачово — просто какой-то праздник футуриста. Возникает серьезное подозрение, что все названия населенных пунктов русский мужик придумывал исключительно с бодуна. Ну, не могут такие слова рождаться в среднестатистическом здоровом мозге.

В чем-то еще шевелится здравый смысл. Например, «Врачово» после «Бражкино» вполне объяснимо. Даже в реке Вобля мерцает какая-то логика. Шли-шли мужики чистым полем, и вдруг перед ними, откуда ни возьмись, возникла водная преграда: у ребят эмоции, объяснимо. Но «Негомож»… Что это? Что-то из горькой женской доли? Так и слышится сквозь века, как одна женщина жалуется другой у плетня: «Да какая, бабоньки, это жизнь. Ведь у меня муж — негомож…»

В поездах судьба нависает гроздями. Концентрация случайностей на квадратный сантиметр биографии зашкаливает. Порой заходишь в вагон и сразу с порога понимаешь: что-то пошло не так.

Однажды в такой ситуации я написал другу Семе алармическую СМС-ку:

«Только что мимо моего купе прошел мужик в одних семейных трусах. Мне страшно».

«Может, это вагон для свингеров?» — немедленно ответил жестокосердный Сема.

А я подумал: не так уж далека его шутка от истины. Многие люди склонны воспринимать поезда как индульгенцию на разврат, как Вегас. Мол, все, что случается в вагоне поезда, остается в вагоне поезда.

В поездах я не сплю, а лежу с глазами-фарами и коллекционирую ночные шорохи.

Как-то раз ночью в СВ я бодрствовал таким нехитрым способом, расположившись на полке на боку лицом к соседу. Я медитировал с открытыми глазами, невежливо уставившись в ночь. В дополнение ко всем своим многочисленным достоинствам, я еще и близорук. В какой-то момент, когда свет фонаря снаружи вырвал из мрака мое купе, я вдруг разглядел, что попутчик на соседней полке лежит точно так же: лицом ко мне с открытыми глазами. Видимо, все это время он тоже смотрел на меня, бесцеремонно разглядывая мою беззащитную близорукость. «Все это время» — имеется в виду полночи, на секундочку.