Григорий Горин - Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

— Ладно, — согласился однажды Ларичев, когда у него особенно сильно разболелось сердце. — Попробую учиться...

Шофер фабричной автобазы Егор Клягин долго не мог понять, чего от него хочет этот очкастый инженер в кожаной шляпке.

— Понимаете, Егор Степанович, — стыдливо опустив глаза, бормотал Ларичев, — я советовался со сведущими людьми, и все единодушно утверждают, что лучше вас этому меня никто не научит...

— Чему «этому»?

— Ну, вот этому... В смысле выражений... Все говорят, что вы их знаете бесчисленное множество...

— Кто говорит-то? — возмутился Клягин. — Дать бы тому по сусалам, кто говорит!

— Нет-нет, они в хорошем смысле говорили! В смысле, так сказать, восхищения вашим словарным запасом...

— Слушайте! — сердито сказал Клягин. — Некогда мне с вами шутки шутить, Евгений Петрович! У меня здесь и так... — тут Клягин употребил несколько тех выражений, которые были так недоступны Ларичеву.

— Вот-вот, — обрадовался Ларичев. — Именно так! Ах, как вы это лихо! Ну, прошу вас... Всего несколько занятий. А я вам буду платить.

— Чего? — изумился Клягин. Он решил, что Ларичев просто издевается над ним, но тот смотрел серьезно и несколько печально. — Это как же — платить?

— Почасово, — сказал Ларичев. — У меня есть товарищ, преподаватель английского языка... Он берет за час занятий пять рублей.

— Ну, он английскому учит, — усмехнулся Клягин, — а тут — родному.. Хватит и трешника.

— Спасибо, — сказал Ларичев. — Вы очень любезны.

В субботу днем Ларичев отправил жену в кино, достал магнитофон, тетрадь, ручки. Задернул шторы.

Клягин пришел в назначенный час. Он был при костюме и галстуке, выглядел торжественно и чуть неуверенно. Оглядел квартиру, попросил запереть дверь, поинтересовался слышимостью через стены.

— А то, знаете, соседи услышат — еще пятнадцать суток схлопочем.

Увидев магнитофон, Клягин заволновался:

— Это зачем? Уберите!

— Это для записей, — пояснил Ларичев. — Мне так запомнить будет проще и легче отрабатывать произношение...

— Уберите! — настаивал Клягин. — Это ж документ. И потом, на кой на эту гадость пленку переводить?

— Нет-нет, прошу вас, — взмолился Ларичев. — Без магнитофона мне поначалу будет трудно...

— Зря я в это дело ввязался, — вздохнул Клягин, однако, уступив просьбам Ларичева, сел за стол. Нервно закурил.

— Начнем, Егор Степанович! — Ларичев сел напротив, открыл тетрадку. — Прошу вас!

— Чего?

— Говорите!

— Да чего говорить-то?

— Слова, выражения... Только помедленней... И если можно, поясняйте принцип их употребления...

Клягин задумался, напрягся, пошевелил губами, с удивлением обнаружил, что беспричинно вспотел, но так ничего из себя и не выдавил.

— Как-то не могу без разгона, — сказал он, вытирая лоб. — Не идет как-то...

— Может, чаю выпьем? — спросил Ларичев. — Вы не волнуйтесь.

Он принес чай, коржики.

— Если вам трудно, Егор Степанович, начните с более мягких слов... Попробуйте!

Клягин отхлебнул из чашки, снова задумался, наконец неуверенно произнес:

— Ну, например, «сука»...

— Так, — кивнул Ларичев, записывая слово в тетрадку, — хорошо. Ну и что?

— Ничего...

— Нет, я имею в виду, в каком смысле «сука»?

— В обыкновенном, — пожал плечами Клягин. — Собака, значит, дамского полу..

— Это я знаю, — сказал Ларичев. —А как это употреблять?

— Да так и употребляйте...

— Нет, вы не поняли. Я хочу понять какую-то закономерность. Это слово употребляется в отношении одушевленного или неодушевленного предмета?

— Не знаю я...

— Ну, хорошо... Вот, например, отвертка... Она может быть этим... тем, что вы сказали?

— Отвертка? — удивился Клягин. — При чем здесь отвертка?

— Я в качестве примера... Вот, скажем, у рабочего вдруг потерялась отвертка... Может он ее так назвать?

— Если потерялась, тогда конечно...

— А если не потерялась?

— А если не потерялась, тогда чего уж... Тогда она просто отвертка!

— Понимаю, — обрадованно кивнул Ларичев. — Видите, как все любопытно... А о предмете мужского рода можно так говорить?

— Не знаю... Вроде бы нет.

— А вот у нас в цехе, когда сломался конвейер, то механики его тоже называли сукой. А ведь конвейер мужского рода, не так ли?

Клягин долго и внимательно смотрел на Ларичева, потом решительно встал из-за стола:

— Отпусти ты меня, ради бога, Евгений Петрович! Ну тебя... У меня аж голова заболела! Брось дурью мучиться!

— Нет, что вы, пожалуйста... — Ларичев умоляюще схватил Клягина за рукав. — Ну, прервемся... Перекур!