Григорий Горин - Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

В первый момент Куренцову показалось, что это ему все чудится, но, увидев побледневшее лицо жены, он понял, что не ошибся.

— Что ж это такое? — тихо ахнула Зинаида Ивановна. — Васенька, это ж ты... голый!

Стоявшая впереди них девушка в очках при этих словах повернулась, посмотрела на Василия Михайловича, потом на картину и улыбнулась.

Холодный пот выступил на лбу Куренцова. Кулаки его сжались.

— Пошли, Зина! — хрипло скомандовал он. — Пошли к директору!

Главный администратор выставки долго слушал Куренцова, качал головой и растерянно улыбался.

— Вам это показалось, гражданин, — говорил главный администратор. — Вам это почудилось!

— То есть как — почудилось? — спрашивал Куренцов, и его левая бровь нервно дергалась от обиды. — Как это может почудиться, когда это я! И лицо, и фигура, и даже родинка... Могу показать!

— Нет-нет, спасибо! — отмахивался администратор. — Но даже если этот нарисованный мужчина и похож на вас, то вы же понимаете, что это случайное совпадение... Случайное, понимаете? Если, конечно, вы не позировали художнику..

— Ничего я не позировал, — зло говорил Куренцов. — Я этого художника в глаза не видел... И тех двух ребятишек, что со мной купаются, тоже не знаю... И речка незнакомая...

— Конечно! — вторила мужу Зинаида Ивановна. — Разве станет Василий Михайлович так купаться? У него плавки есть, японские, в полосочку... Я ему прошлым летом купила...

— Товарищи, что вы от меня хотите? — наконец спросил администратор.

— Снимайте картину! — твердо сказал Куренцов. — Снимайте — и точка! Здесь люди ходят, дети... Могут прийти сотрудники... Стыд какой! Снимайте ее к чертям!

— Это невозможно, — сказал администратор. — Картина одобрена выставочной комиссией... Снимать ее никто не имеет права!

— А я говорю — снимайте! — угрюмо повторил Куренцов. — Не доводите дело до скандала!

— Вы мне не угрожайте, гражданин! — сказал администратор и перестал улыбаться. — Все претензии предъявляйте художнику, хотя я уверен, что он их тоже не примет...

— Соедините меня с ним! — властно сказал Куренцов. Администратор внимательно посмотрел на Василия Михайловича, пожал плечами и, сняв трубку телефона, набрал номер:

— Товарищ Егоров?.. Здравствуйте! Это с вами говорит администратор выставки. Здесь к нам пришел один товарищ. У него какие-то странные претензии к вашей картине. Сейчас передам ему трубку...

— Алло! Куренцов говорит, — сказал Василий Михайлович в трубку. — Товарищ художник, здесь такое дело получилось... я у вас на картине оказался... Ну, тот, который трусы снимает... Приношу протест!

— Не понимаю, — послышалось в трубке. — Какой протест?

— За искажение! — сказал Куренцов и с досадой понял, что говорит не то. — В общем, это получился вылитый я... Вы, товарищ, где-нибудь меня видели и зарисовали.. . А здесь люди ходят, дети...

— Какие дети? — недоуменно спросил голос в трубке. — Я вас, товарищ, никогда в глаза не видел и не рисовал...

— Может, и не видели, а получился я, — сказал Куренцов. — Даже родинка та же...

— При чем здесь родинка? Какая родинка? — Голос в трубке заметно нервничал.

— Обыкновенная родинка... На этом самом... Короче, снимайте картину, а то будет скандал! — хрипло сказал Куренцов.

— Вы выпили, товарищ, — спокойно произнес голос в трубке. — А потому оставьте меня в покое...

Куренцов нееколько секунд слушал короткие гудки, потом положил трубку на стол и, не глядя на администратора, мрачно произнес:

— Ну, ладно!.. Пошли, Зина!

Они быстро шли по залам, не оглядываясь и не обращая внимания на людей. Зинаида Ивановна испуганно держала Куренцова за руку, а он шумно дышал носом, втянув голову в плечи, и иногда вздрагивал всем телом, словно кто-то сзади тыкал ему пальцем в спину.

В этот вечер Василий Михайлович Куренцов выпил много водки. Пил он один. Пил медленно, задумчиво, молча, почти не закусывая.

Зинаида Ивановна грустно смотрела на него, вздыхала, иногда пыталась утешать.

— Плюнь, Вася! — говорила она. — Ну зачем ты страдаешь? Чего особенного? Никто и не знает... Ну кто туда пойдет? Никто из знакомых не пойдет... И на работе объясни: мол, нс ходите...

— Дура ты! — сердито отвечал Куренцов. —А вдруг по телевизору покажут? Или, того хуже, открыток наделают. .. Пять копеек штука...

— А ты отрицай все! Мол, это не я...

— «Отрицай»! — сердито перебивал Куренцов. — Чего ж отрицать, когда физиономия моя... Здесь отрицать глупо!

Он замолкал, курил, и кожа на его лбу, собиравшаяся морщинками в гармошку, говорила о мучительных раздумьях, терзавших мозг.