Григорий Горин - Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

— Григорий Израилевич, — сказал он мне, — вы же русский писатель? Так?! Зачем же вы тогда про греков пишете, а?

Я не нашелся, что сказать в ответ. Да и как можно было объяснить этому чиновнику, что кроме его учреждения существует иное пространство, имя которому — Вселенная, и кроме его календарика с красными датами существует иное время, имя которому — Вечность. И если жить по такому летосчислению, то получается, что нет «вчера» или «завтра», а все люди — современники.

И тогда фламандский шут Тиль Уленшпигель становится понятен своим московским сверстникам и призывает их к свободе, немецкий барон Мюнхгаузен мог учить русских людей ненавидеть ложь, а английский сатирик Джонатан Свифт мог стать нам всем близким своей иронией и сарказмом...

Эти мои пьесы привели меня в Театр Ленком, к режиссеру Марку Захарову.

Он, в свою очередь, стал повивальной бабкой в рождении меня как сценариста, сняв в 1979 году фильм «Тот самый Мюнхгаузен»...

Начиная с 1980 года я ощущаю себя человеком без определенных занятий, сочиняя то пьесу, то киносценарий, то какие-то юмористические послания для капустников и юбилейных вечеров своих коллег. Затем собираю все это в очередную книгу и предпосылаю ей новую автобиографию...

Таким образом, надеюсь поступать и далее в сроки человеческой жизни, отпущенные мне Богом.

А потом, когда придет пора, готов закрыть глаза и повторить всю цепь своих реинкарнаций: снова бегать, высунув язык, по московским дворам, плавать в озере или озабоченно жужжать над полевыми цветами...

Григорий ГОРИН

Рассказы и монологи

Есть такой анекдот.

Приходит больной к доктору. У больного забинтована нога.

— Что у вас болит? — спрашивает доктор.

— Голова, — отвечает больной.

— А почему повязка на ноге?

— Сползла...

Я как-то рассказал этот анекдот, сидя в гостях у знакомых. Просили рассказать что-нибудь смешное — вот я и рассказал.

Все засмеялись.

Только пожилой мужчина, сидевший за столом напротив, как-то странно посмотрел на меня, задумался и затем, перегнувшись через стол, сказал:

— Простите, я, вероятно, не понял... У больного что болело?

— Голова.

— А почему же повязка на ноге?

— Сползла.

— Так! — грустно сказал мужчина и почему-то вздохнул. Потом он снова задумался.

— Не понимаю! — сказал он через несколько минут. — Не улавливаю здесь юмора!.. Давайте рассуждать логически: ведь у больного болела голова, не так ли?

— Голова.

— Но почему же повязка была на ноге?

— Сползла!

— Странно! — сказал мужчина и встал из-за стола. Он подошел к окну и долго курил, задумчиво глядя в темноту. Я пил чай.

Через некоторое время он отошел от окна и, подсев ко мне, тихо сказал:

— Режьте меня — не могу понять соль анекдота! Ведь если у человека болит голова, на кой же черт ему завязывать ногу?

— Да он не завязывал ногу! — сказал я. — Он завязал голову!

— А как же повязка оказалась на ноге?!

— Сползла...

Он встал и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Ну-ка выйдем! — вдруг решительно сказал он. — Поговорить надо!

Мы вышли в прихожую.

— Слушайте, — сказал он, положив мне руку на плечо, — это действительно смешной анекдот, или вы шутите?

— По-моему, смешной! — сказал я.

— А в чем здесь юмор?

— Не знаю, — сказал я. — Смешной, и все!

— Может быть, вы упустили какую-нибудь деталь?

— Какую еще деталь?

— Ну, скажем, больной был одноногим?

— Это еще почему?!

— Если считать возможным, что повязка действительно сползла, то она, проползая по всему телу, должна была бы захватить обе ноги!.. Или же это был одноногий инвалид...

— Нет! — решительно отверг я это предположение. — Больной не был инвалидом!

— Тогда как же повязка оказалась на ноге?

— Сползла! — прошептал я.

Он вытер холодный пот.

— Может, этот доктор был Рабинович? — неожиданно спросил он.

— Это в каком смысле?! — не понял я.

— Ну, в каком смысле можно быть Рабиновичем?.. В смешном смысле...

— Нет, — отрезал я. — В этом смысле он не был Рабиновичем.

— А кто он был в этом смысле?

— Не знаю! Возможно, англичанин или киргиз...

— Почему киргиз?

— Потому что папа у него был киргиз и мама — киргизка!

— Ну да, — понимающе кивнул он, — если родители киргизы, тогда конечно...

— Вот и славно! — обрадовался я. — Наконец вам все ясно...

— Мне не ясно, что же у больного все-таки болело!