Григорий Горин - Антология сатиры и юмора России XX века. Том 6. Григорий Горин

ОТВЕТ. В качестве заложника!

Общий смех. Просят указать автора.

— Он за спиной!—говорит Хазанов и тихо добавляет: — Дураки! Это уже серьезно!

Только тут все замечают за спиной артиста хохочущего человека с безумными глазами и острым ножом в руках.

— Псих из местных патриотов-киприотов! — поясняет Хазанов. — Взял меня в заложники, а в качестве выкупа потребовал устроить веселый концерт!..

Повисла тяжелая пауза.

— Чего затихли? — улыбается Хазанов. — Обстановка нормальная... Я давно привык так работать!..

— Караул! На помощь! — простонал один из корреспондентов.

— Без паники! — крикнул Хазанов. — Группа «Альфа» уже вылетела! Надеюсь, у нее найдутся гранаты с веселящим газом!.. А вы, если хотите помочь, то — смейтесь! И как можно громче! Иначе мне хана!

Он сделал шаг вперед.

Зритель-террорист с ножом двинулся за ним, освещая путь своей идиотской улыбкой... Корреспонденты, смеясь и рыдая, пристроились сзади...

Эта странная процессия под музыку направилась в сторону моря...

Хазанов шагал уверенно, беспрерывно острил, строил рожи, разбрасывал нищим деньги и репризы...

Сейчас он действительно был чем-то похож на маленького Дон Кихота! Или на большого Чаплина!.. А может, просто на себя, молодого, пятидесятилетнего?.. Глядя ему вслед, так и хотелось крикнуть:

— СЧАСТЛИВОГО ПУТИ ТЕБЕ, АРТИСТ!

(Информация из будущего получена по факсу специально для Театра эстрады, где праздновалось 50-летие Г.В. Хазанова 2 декабря 1995 года.)

Дорогой Миша!

Выходить с шутками на твоем юбилее — самоубийство!

И все-таки я добровольно вливаюсь в число камикадзе, таранящих этот микрофон, поскольку нет выхода: выступать — страшно, не выступать — стыдно!

Миша! Ты стольких людей веселил на стольких юбилеях, что, казалось, можно из твоих старых реприз скроить послание и тебе. Не получилось!

Твои шутки не трансплантируются, они отвергают чужой организм!

Что ты сделал с нашим жанром, Миша? Десятки сатириков с красивыми книжками стояли у микрофонов и веселили советскую публику, пока не возник ты, с мятыми листочками, исписанными детскими каракулями...

Народ понял, что смеялся неправильно, и помрачнел. Это был взлет и падение жанра одновременно!

Сатирики затосковали.

Арканов от безвыходности запел. Саша Каневский и Семен Лившин вообще уехали из страны, но ты их достаешь по новому месту жительства и своими шутками мешаешь получать причитающиеся эмигрантские пособия... Чиновники социальных отделов морщат лбы и задают им неприятные вопросы: «Почему этот, со старым драным портфелем, такой веселый и — ТАМ, а вы, грустные, с такими новыми чемоданами, и — ЗДЕСЬ?»

Нельзя бесконечно повышать уровень, Миша! Там, где летаешь ты, уже разряжен воздух и нормальные люди задыхаются.

«Какое счастье, что Жванецкий не играет на скрипке!» — сказал Спиваков.

«И не танцует!» — добавил Барышников...

От себя добавлю: слава богу, Миша, ты не пишешь пьес и даешь тем самым возможность пристойного существования. Но поскольку у тебя характер неуемный и ты после шестидесяти вдруг надиктуешь какое-нибудь «Горе от ума», драматургам приходится подумать о куске хлеба на будущее...

Поэтому я решил заняться живописью. И первый портрет, который я нарисовал, — твой. Вот он!!

Метода моей работы известна с детства: я рисовал по клеточкам. Взял твою фотографию, разделил на клеточки и перенес на бумагу.. Клеточка за клеточкой... Изнурительный труд, Миша, — так мучилась, наверное, та слепая женщина, которая ткала ковер вождю...

Клеточка — ресничка, три клеточки — нос... Я впервые видел тебя за решеткой, Миша, и мне захотелось сделать что-то приятное для узника.

Во-первых, я добавил тебе волос... Учитывая твой неослабевающий интерес к женщинам, подумал, что это будет неплохо...

Во-вторых, чуть-чуть подправил глаза. Мне давно не очень нравятся твои глаза, Миша... В них поселилось много грусти и беспокойства. Даже когда ты читаешь очень смешное, глаза не успевают повеселеть.

Я вообще давно обратил внимание, что у тебя и остальной организм не успевает за твоими же собственными мыслями... Мысли — под небесами, а организм все еще сидит на вчерашнем банкете и доедает салат... Я сделал тебе спокойные глаза, полные созерцательного достоинства. Поэтому в трудную минуту советую смотреть не в зеркало, а на мой портрет...

Еще я пририсовал немножко разных деталей, для символизма... Кусочек моря — это Одесса. Немножко Петербурга, немножко Москвы, немножко Калифорнии, немножко Тель-Авива... Земля, которая тебе дорога! Глyпые люди утверждают, что земля должна быть одна. Она и есть у тебя одна, Миша, только она большая...