Array Коллектив авторов - Морские досуги №3

Бывало, что Николай хвастался друзьям и знакомым, как дружат Шкипер и птичка. Действительно, как только появлялся Шкипер, канарейка начинала метаться по клетке, вскрикивать. «Радуется!» — восхищался Жеребчиков. «Да нет, пятый угол в круглой клетке ищет!» — возражал мудрый замполит Володя Нешевелин. Он-то знал — работа с личным составом — пусть пока и недолгая — напрочь отучила давать своим наблюдениям светлые прогнозы. Тут не ошибешься! Кроме того, политработник почему-то находил много общего в поведении матросов и в повадках этих шкодливых и вороватых домашних животных в красивых меховых пушистых шубках. Чем ближе узнаешь людей тем больше нравятся… даже коты! Это точно, каждый командир приходит к этой мысли быстро.

А кот всегда устраивался перед клеткой и смотрел своими желтыми пронзительными глазищами на прыгающую по клетке птичку. Он даже когда спал, то одним своим желтым глазом, не мигая, подсматривал за канарейкой. Контролировал!

— Смотрите, как он ее любит! — хвастался командир.

— Ага! Только думает, что без перьев она будет и лучше. и вкуснее! — опять ехидничал замполит. И — накаркал, записной злыдень!

Хитрый котяра, используя богатый корабельный опыт, научивший его открывать разные двери и ящики, даже крючки на дверцах шкафа на камбузе сбрасывать умел, ворюга генетический, смотрел и смотрел на птицу и людей и делал кое-какие выводы. Кстати, Шкипер уже умел даже открыть кран в умывальнике, когда хотел пить. Вот закрывать его он не умел или не хотел — может, и назло. Тогда Жеребчиков сидел в море без воды, которая вытекала напрочь из бака-накопителя. Но — терпел, что взять с полосатого обормота?

Так вот, улучив момент, кот все-таки сумел открыть нехитрую защелку на клетке, а уж распахнуть дверцу и достать оттуда птицу… короче, когда Жеребчиков спустился с ходового мостика и открыл дверь каюты — там были только довольный Шкипер и кучка желтых перьев. Кровь бросилась командиру в голову, он схватил своего пушистого друга, так надругавшегося над его верой в торжествующую любовь и выбросил в иллюминатор.

Как он потом страдал! Как материл свою вспыльчивость! Точно говорят, что гнев — кратковременное безумие! Но поздно пить «Боржоми», когда почки уже отвалились! Не приклеишь! Нет пока такой машинки, чтобы открутить время взад!

Когда Коля, одумавшись, успокоившись — хищник есть хищник, пусть и комнатный, но работа у него такая… решил спасать бедолагу, он кинулся на верхнюю палубу, но нигде-нигде не было следов его друга Шкипера, певшего ему вечерами такие уютные песни… Утонуло в холодной воде бедное животное, преданное любимым хозяином! Совесть злой крысой грызла очерствевшую душу командира.

— Если совесть мучает — значит, она, все-таки есть у командира! Странно! — злорадно заключал Бобровский. Оставаясь на борту корабля старшим пять дней в неделю из семи, он оч-че-нь сомневался в наличие у своего отца командира этого самого рудиментарного органа — совести, морали или души — как кому нравится.

Забегая вперед, справедливости ради скажу, что, став командиром корабля, и, наконец-то, обзаведшись молодой женой, Дима Бобровский очень любил ходить на сход при любой возможности и совсем разлюбил свою уютную каюту. Сначала было именно так. И тогда старпом его сидел на корабле по шесть дней… Дима совестью вовсе не мучился, считая, что уж онто свое полностью «отсидел»… А вот когда у него появился маленький ребенок, Дима делал добрые жесты — щедро отпуская старпома на берег — и два, и три раза, даже — было — четыре! А для чего, понятно? Всё верно — чтобы самому, наконец, спокойно поспать… Целую ночь, часов шесть подряд — такое счастье, какая роскошь!! У кого были маленькие дети, родившиеся в период корабельной службы — тот поймет. Но вот это все будет потом — года через три… а пока…

А тут вдруг Коля Жеребчиков, обходя свой «крейсер» в ночное время и озирая его командирским оком, вдруг как-то увидел… призрак кота Шкипера, который прошмыгнул из двери камбуза прямо в матросский кубрик.

«Да, загрызли меня муки совести… поделом, однако… усталость, опять же!» подумал он. Человек-то он был не злой, даже — вне кораля — добродушный. А злые поступки совершал только исключительно оправдываясь своим суровым статусом.

Это помогало побеждать некий внутренний психологический дискомфорт, свойственный порядочному человеку, нарушившему моральные нормы, привитые еще в детстве гуманным воспитанием.