Олег Батлук - Исповедь старого молодожена [сборник litres]

– Да уж, мы такими не были…

– Еще бы. Фото с рыбиной в первую очередь надо прятать, это ж и ребенку известно.

Я сидел в женской консультации. Нет, я не планировал проконсультироваться со специалистом насчет женщин и узнать что-то новенькое – я ждал беременную жену. Свою, что характерно.

Рядом со мной сидели еще несколько мужчин, очевидно, тоже ждали. Хотя один, юный миллениал в неснимаемой шапке и шарфе посреди лета, производил впечатление человека, который пришел-таки в женскую консультацию проконсультироваться насчет женщин. Между мной и миллениалом расположился солидный мужчина из разряда тех, про кого иначе и не скажешь – «солидный мужчина». На нем был строгий костюм с галстуком. Интересно, в чем он ходит на торжества, если он так одевается в женскую консультацию, подумал я и почему-то сразу представил себе героя Яковлева в костюме царя из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Я даже мысленно поправил на солидном мужчине съехавшую набекрень шапку Мономаха.

Из кабинета слева вышла девушка, точнее, выкатилась: она была на позднем сроке беременности. Выкатилась и покатилась явно ошибочно в противоположную от выхода сторону.

– Эй, старушка, я тут! – крикнул ей миллениал и махнул шарфом.

Девушка развернулась, с трудом, как подбитый танк на одной гусенице или избушка на курьих ножках, и пошла на голос. Миллениал с избушкой обнялись и зачем-то смачно поцеловались, прямо посреди женской консультации напротив плаката про роды.

Я заметил, как солидный мужчина покривился от возгласа миллениала, от его поцелуя и особенно от слова «старушка». Это сложно было не заметить: он разве что не плюнул миллениалу в спину. Лицо мужчины выражало мировую скорбь за потерянное поколение.

Буквально через минуту из другого кабинета, того, что справа, тоже вышла беременная женщина, на меньшем сроке, по сравнению с предыдущей. Поэтому она не катилась, а шла как-то юзом, словно ее все время тянуло в кювет.

Солидный мужчина вскочил ей навстречу.

– Как ты, дорогая? Что сказал доктор, дорогая? Пойдем, дорогая. Осторожно, дорогая.

Четыре «дорогих» на один квадратный сантиметр речи: мои уши слегка завяли от такой повышенной концентрации этикета в воздухе.

И они пошли вдвоем по коридору рядом, плечом к плечу, не касаясь друг друга и не взявшись за руки, строгие и напряженные, как параллельные прямые.

«Старушка» – порой в этом обращении любви через край.

А в «дорогая», пусть и преумноженном многократно, – едва ли на донышке.

– Завтрак. Зав-трак. Меня прямо корежит от этого слова. Аристократическая чушь. Барство в чистом виде. В девятнадцатом веке у крестьянства и пролетариата на эту чепуху просто не было времени. Одни с утра в поле, другие на фабрике, какой в жопу завтрак? «Он позавтракал». Меня аж передергивает. Позавтракал он. Есть в этом какое-то конченное эстетство, позерство. Остается только добавить, чем позавтракал – и я взорвусь просто. «Он позавтракал яйцами пашот и тостами с имбирным вареньем». Тьфу, сноб, дешевка. Даже про яйца шутить не хочется.

Это Сема. У него тьма тьмущая всяких фобий, среди которых встречаются и довольно экзотические, вроде этой.

Завтрак. Он позавтракал. Он позавтракал яйцами пашот. Ну и что. Вполне себе звучит. Я, кстати, однажды на отдыхе в хорошем отеле позавтракал яйцами пашот, очень вкусно и никаких богемных последствий – Никасу Сафронову портрет на лошади не заказал.

Возможно, все дело в девушке Авроре, с которой Сема встречался много лет назад. Не исключено даже, что я непосредственно присутствовал при зарождении этой фобии у моего друга.

В тот раз родители Авроры пригласили нас с Семой к себе в загородное поместье. Там была очень непростая семейка, поэтому не дача, а именно поместье.

Весь вечер мы квасили с папой Авроры. У него обнаружилась куча элитного алкоголя, который мы дегустировали (мы с Семой делали вид, что дегустировали, а на самом деле просто банально бухали). Часа в два ночи меня вырубило, а Сема с потенциальным тестем додегустировались до рассвета.

А в девять утра мы с Семой, как штык (как штыки), уже были на ногах в гостиной, потому что в том доме свои традиции, и утренний прием пищи священен, как весна у Стравинского. И, если я был на ногах буквально, то Сема – весьма условно: скорее он стоял на четвереньках, ради приличия отрывая передние лапы от пола в попытке имитировать прямохождение.