Маша Нестерка - Расследование одного убийства, или К психам на ягуаре

История не была похожа ни на какую другую хотя бы тем, что в ней погиб человек, который был самым дорогим для нее, самым нужным и любимым. Ситуация была очень простой и прозрачной, и винить в ней никого не получалось – сам пошел на рыбалку, сам перевернулся в лодке, сам не смог выплыть. Все!

Но Лера все никак не могла поверить в то, что он САМ.

Кошка продолжала вылизывать свои лапы и уши, казалось, что уши вот-вот отвалятся от усердных стараний. Лера представила себе кошку без ушей, не получалось…

А получалось только одно – часы на черном ремешке, завернутые в пожелтевшую и некогда немного размокшую бумагу с фамилией Шмелев, написанной отцом. Что-то в этом было не так, и Лера усиленно думала – что?! И тут она вспомнила.

Примерно через месяц после похорон сервант с отцовскими бумагами и блокнотами уже вынесли во времянку, и когда Лера в последний раз открывала его, там царил полный бардак. Бумаги лежали в таком беспорядке, как будто их специально оттуда выворачивали, скопом, чтобы найти что-то конкретное.

А еще… вскоре мать, еще не пришедшую в себя, уговорили навести порядок в книжном шкафу, беспокоясь о ее психическом здоровье. Потому что она делать что-либо просто отказывалась, все сидела в большой комнате недавно построенного отцом дома и смотрела в окно. Надо же было ее как-то отвлечь, вот и отвлекли.

Перед тем, как занять ее каким-то образом, книжные полки еще раз просмотрели, благо, там были просто книжки, еще Лерины. Спортивные костюмы, брюки и рубашки, майки и свитеры, мастерки и носки – остались в другом, одежном шкафу.

И мать стала перебирать и протирать книги, и на самой верхней полке обнаружила этот небольшой сверток – часы в пакете. После этого с ней снова сделалась истерика. Когда Лера увидела это, даже сплюнула в отчаянии. Ну, все же пересматривали, все! Каким-то образом часы, завернутые в бумагу с отцовским почерком и помещенные в полиэтиленовый пакет, попали за «Мастера и Маргариту»! И тогда она просто забрала эти часы с собой, чтобы мать еще раз, не дай Бог, не наткнулась на них. Бедная мать, сломанная смертью отца!

Лера включила неожиданно горячий душ и, прошипев нехорошее маленькое слово, выскочила из ванны как ошпаренная, возможно, и в самом деле ошпаренная!

Во времянке точно искали часы. Но кому нужны это часы? Они старые, и ценность представляли только для отца – как память о матросском прошлом, просто как винтажная вещь.

А если их искали и не нашли, кто-то один запрятал их за книгу в надежде, что кто-то другой не найдет.

Вода в ванной не остывала по той причине, что все время лилась из крана, горячая, изгоняющая озноб из тела. Точно так же, как она лилась, размеренно и настойчиво снова и снова возникали воспоминания.

Вот они собрались за столом: сестра с постоянно льющимися по щекам слезами и огромным, как красная груша, носом, брат, у которого глаза напоминали застывающий цемент, и она, Лера.

– Уже ничего не исправить, – сказал брат, – мы ему уже ничем не поможем, мы можем только проводить его в… – он не договорил, но было понятно, что здесь должны следовать всем известные слова «в последний путь», только это прозвучало бы банально и даже пошло. И он не стал говорить. Он просто распределил роли – Лера смотрит за матерью и сестрой, он сам идет в спорткомплекс, где работал отец, и распоряжается подготовкой похорон.

Все правильно, все так и должно быть. Лера знала, что брат все сделает, как положено, и была благодарна ему, он мужчина, в конце концов, он как раз и должен быть всех трезвее и практичнее.

С самого детства брат был эталоном, кумиром, учителем и еще бог знает кем для нее. Он отвечал на все ее вопросы, и его мнение было для нее самым правильным и самым главным. Еще тогда, очень давно, когда семья жила в маленьком домишке, купленном отцом по дешевке возле Минского моря, Лера думала о том, что ее муж должен быть именно таким, как ее брат – умным, добрым, сильным и красивым. Она была уверена, что так и будет, но в жизни все вышло по-другому… Да и брат оказался на поверку другим. Не сотвори себе кумира…

Жара в тот день не отступала, открытые окна были занавешены простенькими гипюровыми занавесками, которые нисколько не шевелились – солнце палило, и ветер с моря, видимо, не мог уже сражаться с ним, не получалось. Мать, получившая изрядную дозу успокаивающих таблеток и уколов, неподвижно сидела в спальне, лицо у нее было серым, глаза – безумными, говорить она не могла.