Луиджи Малерба - Моццикони

– Не надоело тебе разыгрывать из себя шута?! – спросил его как-то старик бродяга, хромой на обе ноги. – Неужто не замечаешь, что все смеются тебе вслед?

Моццикони предпочел бы, чтобы ему смеялись в лицо – ведь тот, кто смеется за твоей спиной, другом не станет. С недавних пор, стоило какому-нибудь бродяге увидеть, как Моццикони шевелит ушами, он начинал пронзительно свистеть, либо показывать ему кукиш. А некоторые даже швыряли в Моццикони комья грязи, и они прилипали к его жалким лохмотьям, которые он не снимал ни в жару, ни в стужу.

Но вот однажды мальчишка-бродяга сказал Моццикони:

– Я тоже хочу научиться шевелить ушами.

Моццикони так захотелось научить мальчугана, что он готов был отдать палец руки. «Но какой палец отдать? Мизинец? Безымянный? Средний? Указательный? Большой? Пожалуй, безымянный! На нем обычно носят обручальное кольцо. Но у меня нет обручального кольца, а значит, этот палец мне не нужен», – рассудил Моццикони.

А пока что Моццикони стал учить мальчишку шевелить ушами. Только вскоре он понял, что дело это нелегкое. Если природа не наделила тебя даром шевелить ушами, учись не учись – ничего не выйдет. Ну, как, например, косить глазами. Вот и у Моццикони с мальчуганом ничего не вышло.

– Все равно давай будем друзьями, – предложил Моццикони.

Нет, мальчишка не согласился. Теперь всякий раз, встречая Моццикони, маленький бродяга отворачивался и сплевывал на песок.

Летом римляне приезжают к морю, раздеваются и ложатся на песке загорать. А Моццикони расхаживал по пляжу в плотной шерстяной фуфайке. Люди смеялись ему вслед, он останавливался и говорил:

– Глупцы, не знаете разве, что бедуины пустыни в самую жару надевают теплые халаты?!

Но откуда Моццикони узнал о бедуинах? Из газет. Он любил читать старые газеты. Вот и сейчас, прислонившись к парапету, он ждал, когда вниз на откос полетит очередной кулек с отбросами. Нередко римляне выбрасывали и вчерашние газеты. Но даже газеты недельной давности Моццикони с удовольствием прочитывал от корки до корки.

И все-таки некоторые газеты Моццикори не мог читать без злости – столько в них было лжи. Тогда он вынимал карандаш и принимался править статьи. Заменял прилагательные, наречия, причастия. Некоторые фразы укорачивал, другие – удлинял. Заглавия он почти всегда переделывал и часто менял конец. Порой он трудился целый день и, лишь все поправив и изменив, садился почитать свою газету.

Но когда газета была вся в жирных пятнах, когда в нее были завернуты огрызки яблок или помидоров, Моццикони из себя выходил.

– Чертовы неряхи! – кричал он прохожим на набережной.

Однажды в кульке оказался учебник истории. Моццикони читал его каждый божий день и со временем выучил наизусть.

Стоило Моццикони встретить другого бродягу, как между ними начинался спор. Бродяги газет не читают, а книг – тем более. Моццикони подходил к первому встречному бродяге и заводил с ним разговор о Юлии Цезаре, Бруте, Гракхах, о Спартаке и о других героях древнеримской истории. Но бродяга его и слушать не желал:

– Какая скучища! Скажи лучше, где бы едой разжиться.

И частенько просил у Моццикони сигарету или табачку для самокрутки.

Как-то один бродяга сказал ему, что о целой сигарете он и не мечтает – хорошо бы хоть два-три моццикони-окурка раздобыть. Моццикони оскорбился:

– Моццикони – это я.

Бродяга расхохотался.

– Что тут смешного? Фамилия как фамилия, не хуже других!

Моццикони читал в газетах про министров, которые крали все, что могли. И, хотя фамилии у них были пышные, благородные, для Моццикони они звучали как ругательства.

Один бродяга сказал ему, что бывают министры, которые если и крадут, то самую малость, а иные и вовсе не крадут. Ну, может, раз в году. А вообще-то воры небось и в Древнем Риме водились.

Моццикони очень сердился на этих невежд, топал ногами и чертыхался.

Чем дружить с такими людьми, лучше поискать себе друга среди зверей. Разве плохо, скажем, стать другом вон той бродячей собаки с белой шерстью? Правда, от грязи и копоти она стала совсем черной.

Эта собака увязалась за Моццикони, словно тот ее хозяин, Моццикони часто останавливался, гладил ее по шерстке и рассказывал ей последние газетные новости и все то, что выучил наизусть из учебника истории.

Собака виляла хвостом, и это казалось Моццикони добрым знаком. Вскоре Моццикони стал делиться с собакой всеми своими бедами: рассказывал, как ему холодно, голодно, как он устал. Собака слушала его молча, без ехидной усмешки, а порой даже с раскрытой от изумления пастью. «Вот кто будет мне верным другом», – подумал Моццикони.