Луиджи Малерба - Римские призраки

Орлиное гнездо на крутой скалистой стене. К нему, на удивление небольшой группы зевак, подлетает орел о двух головах. Кто-то приближается к птице и спрашивает:

— Генномодифицированный?

— Нет, я габсбургский.

Этот незамысловатый анекдот рассказал нам один приятель — журналист из «Франкфуртер альгемайне», командированный в Италию, в Сполето, на конференцию по проблемам биотехнологии и гостивший пару дней у нас в загородном доме в Казоле, неподалеку от Тоди. Перед возвращением в Германию он пошутил, сказав, что отдает эту историю в наше полное распоряжение.

С тех пор Джано, пользуясь любым случаем, развлекает друзей анекдотом о двуглавом орле. Он имеет успех по двум причинам: отражает модную научную проблему и льстит историческому снобизму слушателей. Всякий раз Джано меняет в своем рассказе не только форму повествования — слишком уж она проста и непритязательна, — а, главным образом, антураж. Например, идет дождь. Слушатель, естественно, ждет какого-нибудь обыгрывания этого обстоятельства, а получает резкую, как удар хлыста, заключительную фразу.

Потом Джано решает, что на такой высокой скале естественнее выглядел бы снег. И добавляет его в свой рассказ. В другой раз он может заметить, что орел (мы пока не знаем, две головы у него или одна, так как все происходит вдали) устал, ведь он долго летел (из Австрии, что ли?). Вся соль, говорит Джано, в том, чтобы подготовить слушателей к совсем иному финалу — как в парадоксах Аристотеля — и закончить историю неожиданно. Тему генной инженерии он вдруг увенчивает анекдотом (Джано, однако, запрещает мне называть свою остроту анекдотом).

Через четыре дня после отъезда нашего немецкого друга нам сообщили о его гибели в автомобильной катастрофе на шоссе между Франкфуртом, где он жил, и Дуйсбургом, где в мрачном здании университета имени Герхарда Меркатора ему предстояло сделать сообщение о конференции, состоявшейся в Сполето. Известие о его смерти, такой же нелепой, как любая смерть в автомобильной катастрофе, всех повергло в шок. Бедный Иоганнес, ведь он ходил по нашей земле всего каких-нибудь сорок семь лет и был на вершине творческой и профессиональной славы. Мы отправили телеграмму, а затем и письмо его жене, пребывавшей в безысходном отчаянии.

Как долго переживаешь из-за смерти друга? Этот симпатичный немецкий журналист был скорее нашим добрым знакомым, чем настоящим другом, но его внезапная гибель так сильно поразила нас, что мы не позволили себе ее обсуждать — безмолвие казалось нам лучшим способом выразить свое сострадание. Именно смерть и перевела его в разряд наших друзей.

Джано продолжал рассказывать историю о двуглавом орле с бессознательным чувством неловкости, поскольку ее автора уже не было в живых. Я слушала Джано, блиставшего этим анекдотом, и чувствовала, что ситуация изменилась. У меня в ушах все еще отдавался металлический скрежет, сопровождавший смерть бедного Иоганнеса на ночном асфальте, и отчаянный крик умирающего. Мне хотелось сказать Джано, чтобы он оставил орла в покое, но я боялась обидеть его, упрекнуть в отсутствии чуткости. Джано снова и снова повторял свой рассказ, а у меня в ушах сквозь его слова неизменно слышался далекий металлический скрежет на шоссе между Дуйсбургом и Франкфуртом. И я притворялась, будто мне смешно, как всегда — чтобы не обидеть его.

Джано очень строг, когда речь идет об урбанистике, предмете, который он преподает на факультете архитектуры «Валле Джулия», и ужасно наивен во всем, что касается человеческих и светских отношений. Возможность рассказать этот и другие анекдоты (он упорно называет их «парадоксами») позволяет ему принимать живое участие в компании друзей или у нас дома, а главное — игнорировать всем известные четыре гнусные рожи, появляющиеся на телеэкране и на страницах газет. Всякий раз они вызывают у него серьезную аллергическую реакцию, надрывный кашель и приступ астмы; так что по совету нашего врача я всегда держу дома или в сумочке, если мы куда-нибудь выезжаем, флакончик «Бентелана». Но только кортизон и адреналин могут помочь при анафилактическом шоке, который случился у Джано однажды вечером, когда на экране появилась первая из этих рож — ну что твой индюк с надутой грудью, уверенный, будто он «копается в истории, а не в дерьме», как успел изречь Джано прежде, чем потерял сознание.