Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

24. Еще воздвиг он алтарь в виде портика из четырех мраморных священных колонн, по числу ступеней на пути к верховной личности.

25. Покрытые Авгырдом коровы передали потомству независимый характер священных животных, которые и по сей день ведут бродячий образ жизни и приходят домой лишь доиться и ночевать.

26. И каждый истинный христиано-буддист должен стремиться совершить хадж в Назарьино. Христиано-буддисты едут в Назарьино, как на воды, лечить свой дух парным молоком священных коров и молиться под священным портиком, напрямую мистически связаннным с ухом Будды-Христа.

27. Каждый буддо-христианин должен молиться строго у колонны, соответствующей ступени его духовного развития, передвигаясь по мере самоусовершенствования, как солнце, от восточной — к западной.

28. Поезд „Москва-Ташлореченск“ отправляется с Павелецкого вокзала по нечетным числам в 14.30».

Дерибасов медленно поднял лицо. Санька отступил — он не ожидал увидеть на нем такую сложную гамму чувств.

— Тихо, тихо, — бормотал Санька, пятясь. — Вы че?!

Дерибасов слегка справился с собой и горестно выдавил:

— Как же так… Ведь в Москве только что, а уже… Откуда в тебе столько цинизма?! Пошел вон, дурак!

— Я не дурак, — обиделся Санька. — Потому что дурак такого не придумает. А вы-то хоть поняли, почему я быка Авгырдом назвал?

— Да пошел ты вон!!! — Авгырдом взревел Дерибасов.

«Дурак», радуясь освобождению, пошел вон, а вместо него явился подслушивавший, но ничего не понявший разволновавшийся Осоавиахим:

— Ты зачем его так, племяш? Нехорошо как-то… Земляк все-таки. Ты б хоть с дядей посоветовался, глядишь, я б вас и помирил. Для мирного сосуществования.

У Дерибасова не осталось куража даже на реплику, достойную Осоавиахима. Он только брезгливо швырнул ему листки:

— Полюбуйся, за что две сотни отдал!

Сумма произвела на Осоавиахима впечатление — выходило, что каждый листок был как двадцатипятирублевая купюра. Осоавиахим бережно разгладил их, затем аккуратно сложил, сунул листки за пазуху и, ожидая Зинаиду Владимировну, чуть ли не каждый день вдумчиво их перечитывал.

Текст, попав в мыслительную мясорубку Осоавиахима, превратился в изумительный фарш, из которого тот регулярно лепил такие котлетки для ожидавших приема буддо-христиан, что те только облизывались. Еще бы! Им вещала сама почва — медленно, вдумчиво, архаично. Эта почва была освящена близостью Чхумлиана. Естественно, что воспринимать такую глубокую философию можно было только метафорически и иносказательно. И под доброжелательным мудрым прищуром Осоавиахима все чаще разгорались интеллектуальные споры по поводу толкования. Наконец одна ревностная неофитка, Лидия Пахомова, шокировала Осоавиахима вопросами, до какой станции ехать и есть ли в Назарьино гостиница. И тут Осоавиахим, стрелявший, как всегда, не целясь, впервые попал в яблочко:

— Брать до Благодатненской. А гостиницы нет… Да она и не нужна… Потому что все это надо делать не наскоком, а обстоятельно. Согласно утвержденному плану и принятым обязательствам. Это только у вас в Москве — шасть туда, шасть обратно… А в Назарьино надо жить, а не гостевать. А то приедешь, как Сталин, проездом, наделаешь дел за три часа да уедешь… Нет, ты уж, если хочешь, то давай всерьез. Дом покупай и живи.

Сестра Лидия замялась:

— А это дорого? У меня на книжке всего три тысячи.

— Всего?! — изумился брат Осоавиахим.

Пахомова смущенно развела руками.

Осоавиахим молчал, боясь до конца поверить в безбрежные перспективы. Но, сколько он ни всматривался, горизонт был чист, а на небе — ни облачка.

— Это, — сказал брат Осоавиахим, судорожно соображая, что бы говорил в такой момент племянник. — Как для единоверца могу помочь и устроить. Как приедете, — Осоавиахим инстинктивно перешел на «вы», — так идите сразу на выезд. Там будет дом, ну такой… нормальный… так не объяснишь. Я вам схему нарисую. Вот и будет ваш. Скажете — Пелагиада Арбатова продала. А деньги мне сюда принесете, прямо завтра. Я их Пелагиаде сам отдам. По традиционным дружественным связям.

Свою оплеуху генералу Дуне пришлось расхлебывать довольно долго. Для такой гордой женщины Курашвили избрал столь же галантный, сколь неудобный для обоих способ ухаживания. Регулярно, в середине ночи, Гиви Отарович вставал по звонку будильника, надевал парадную форму (на всякий случай) и, боясь быть замеченным нижними чинами, с букетом роз крался к открытой Дуниной форточке, тихо напевая ту самую грузинскую песню, где в припеве слова «Алые розы на груди красавицы и алая кровь на героя груди…»