Елизавета Михайличенко - Гармония по Дерибасову

— Ага, — сказала Дуня. — Все поняла. Гриб от земли, свинина — от помоев. — Дуня повела крутым плечом и ушла на кухню.

С минуту Дерибасов ощупывал намек, потом выдавил:

— Гадом буду, свиней пущу! А из вот этого комода — корыто сделаю!

…Лапти жали. Дерибасов нарочно заказал их на полразмера меньше, чтобы Елисеич переминался с ноги на ногу и привлекал внимание к обувке. Смущенный, растерянный, огромный Елисеич был великолепен. Дремучий русский богатырь притягивал любовные взгляды областных русофилов. Однако до демпинговых цен и Общего рынка было еще далеко. Рынок был тот же, что и несколько десятков страниц тому назад. Новорожденное «дело» требовало капиталовложений, как младенец — молока. Поэтому цены были такие, что горожане, словно норовистые лошадки, испуганно косились на шампиньонные ценники и шарахались. Совестливый Елисеич пунцовел и искал глазами Дерибасова. Тот успокаивающе поднимал руку в международном молодежном жесте «о'кей». Елисеич таращился на образованный большим и указательным дерибасовскими пальцами кружок и, наконец, решил, что нужно замазать ноль на ценнике, что и сделал. Тут рыночная толпа раздвинулась, и перед Елисеичем возник выводок стариков и старух в легкомысленной одежде, и это было не смешно, потому что говорили они не по-русски.

Иностранцы лопотали, гид-переводчик отступал к прилавку, отстреливаясь короткими очередями через мегафон. Дерибасов на цыпочках потянулся к происходящему, вертя головой, как радаром. На его глазах лукошко деликатеса изменило родине за смятый рубль. Сомнамбулический Елисеич совал лукошки в аляповатые иностранные пакеты.

— По демпинговым ценам во Францию, — чуть не плача прошептал Дерибасов и сжал кулаки.

Через восемь лукошек французский табор двинулся дальше. Гид замешкался, нетерпеливо застучал металлическим рублем по прилавку. Раскаленный Дерибасов возник за секунду до того, как Елисеич чуть не похоронил девятое лукошко в блеклом гидовском пакете.

— Стоп! — заявил Дерибасов. — Вы продемонстрировали полную профессиональную непригодность, — холодно бросил он.

Елисеич сокрушенно развел руками, а у Гида забегали глаза.

— Перед вами — простой советский труженик, — строго продолжил Михаил Венедиктович. — У него пятеро детей, которых он должен прокормить собственными руками, — Дерибасов помахал сжатыми кулаками, а Елисеич рефлекторно сунул в лицо Гиду бугристые от мозолей ладони и тут же испуганно отдернул их. — Но он знает свой патриотический долг! — Михаил Венедиктович пронзительно посмотрел Гиду в глаза. — Он понес семьдесят два трудовых рубля убытка на замазанном при появлении иностранных гостей нуле, ради одной вашей фразы…

— Моей фразы?!

— Именно вашей. Не моей же, в самом деле. Государство не тратило средств на обучение меня французскому языку. «Мадам и месье! — должны были воскликнуть вы. — Обратите внимание! Может ли в вашей капиталистической Франции рядовой труженик лакомиться шампиньонами? То-то! А у нас шампиньоны на каждом столе по цене картошки!»

— А вы, собственно, кто?! — спросил Гид, неприязненно глядя на потихоньку стягивающийся к ним базарный люд.

— Я-то представитель общественности… — Михаил Венедиктович сделал нажим на начале фразы и многозначительно оборвал ее на середине.

В толпе зашептались.

— Какой общественности?! — Гид попытался уложить Дерибасова в конкретные рамки, но Дерибасов не укладывался:

— Какой общественности?! — переспросил Михаил Венедиктович в толпу. — Да уж не международной! Или мы для вас уже не общественность? Похоже, мы для таких, как он, — хуже собак! Особенно, если эта собака — французская болонка.

— Вы что, против советско-французской дружбы?! — сделал Гид ответный ход.

В любой игре существуют правила. И обычно выигрывает тот, кто их устанавливает. Вот, например, коррида. Как бы она проходила, устанавливай правила не испанцы, а быки?

Гид помахал фразой-мулетой о советско-французской дружбе и приосанился, ожидая, как Дерибасов ринется и обломает рога о заграждение. Но бык пожевал губами, встал на задние ноги, и облокотившись одним копытом на прилавок, ткнул другим в сторону Гида:

— Нет! Я не против советско-французской дружбы! Я против тех, кто, прикрываясь ею, примазывается к иностранщине.

— Больно культурными стали, — сказали из толпы.

— Больно другое, — подхватил Михаил Венедиктович. — Больно, что некоторые приспособленцы нагло пользуются патриотическим порывом бесхитростного крестьянина в корыстных целях. Для личного обогащения.