Алекс Тарн: Украсть Ленина

— Да погоди ты… дай проверить… нельзя же так сразу…

— Нет проблем! — так же восторженно кричал Вадька. — Конечно, проверь! Запиши мой номер, это прямой, на особую мобилу. В любое время суток! Понял? В любое время!

Веня записал номер и положил трубку, удивляясь самому себе: почему не дал ответа сразу? Разве он мог не поехать?

Они дружили вчетвером с первого класса. А Вадька с Вовочкой так и вовсе жили в одном дворе, а потому, наверное, переглядывались друг с другом еще из колясок, когда мамаши вывозили их проветриться из копотной духоты коммунальных квартир. Веня и Витька присоединились позже, с начальной школы. Уже тогда учителя называли их за неразлучность «четыре В»: если кто-нибудь из четверки попадался навстречу, то можно было с высокой степенью вероятности предположить, что остальные трое тоже вертятся где-то неподалеку.

«Четыре В»! На самом деле их было пятеро, если считать пятым Васильевский, «Васькин» остров, с молчаливой речкой Смоленкой и таинственным могильным краем, вмещавшим сразу три кладбища: православное, армянское и, конечно же, самое главное, самое старое и загадочное — немецкое, именуемое еще лютеранским — немая, лютая терра, терра инкогнита. В шестидесятые годы там уже не хоронили; за кладбищем давно никто не ухаживал, могилы были большей частью разорены людьми и наводнениями, склепы взломаны, надгробья разбиты; не требовалось копать, чтобы наткнуться на человеческую кость или череп. Здесь, под высокими черноствольными деревьями, в непроходимой путанице колючего кустарника, среди покосившихся каменных крестов и ангелов с отбитыми крыльями, проживала смерть; здесь она отдыхала от суеты действующих кладбищ, от непрекращающегося тяжкого труда, совершаемого ею там, вовне, в городе. Отдыхала — значит, не работала, не убивала. Может быть, поэтому на безлюдном лютеранском мальчишки чувствовали себя в безопасности — не скучной, как у мамы под одеялом, а особой, щекочущей нервы, сопряженной с постоянным чувством готовности к необыкновенному.

Для поддержания этого чувства вовсе не обязательно было рассказывать друг другу страшные истории про вампиров и про «красную руку»: вполне хватало черной речной воды, свиста ветра, шума деревьев, сырой затхлости заброшенного склепа, выбеленной временем челюсти, оскалившейся из-за покосившихся гнилых бревен, которые еще с прошлого века безуспешно пытались удержать осыпающийся, ускользающий берег. И трудноразличимые буквы — готическим шрифтом на плитах надгробий.

Поначалу любопытство друзей не простиралось на надписи, пока однажды Витька, самый въедливый из всех, не прочитал вслух фамилию под мраморной фигурой красивого коленопреклоненного ангела: «Штиглиц». Остальные трое не поверили — думали, шутит. Дело в том, что это была фамилия Вадьки, которой сам он отчаянно стеснялся. Во дворе его дразнили «фрицем», а прошедший в очередной раз по телевизору фильм «Подвиг разведчика» вообще сделал Вадькину жизнь невозможной, по крайней мере, на полгода. Дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь из ребят, надменно выпрямившись и уставив Вадьке в живот воображаемый пистолет, не произносил голосом артиста Кадочникова: «Вы болван, Штюбинг!» Вадька лез в драку, хотя и знал, что положение не поправишь. Уродился Штиглицем — полезай в Штюбинги…

Верный Вовочка неизменно дрался вместе с ним; сам он тоже именовал несчастного Вадьку, как придется: и Штюбингом, и Штюрлихом-Натюрлихом, и даже Крузенштерном — Штирлиц возник уже позже — но признавал такое право Вовочка только за собой, ближайшим другом. Вообще, он третировал Вадьку постоянно, хотя всегда тонко чувствовал, где следует остановиться, чтобы не довести до непоправимой обиды. Вадька был силен и добродушен; Вовочка хитер и изобретателен. Они всегда сидели за одной партой.

В кабинете биологии на подоконниках стояли кактусы. Время от времени Вовочка осторожно протягивал руку, снимал с подоконника горшок и, улучив момент, незаметно подсовывал кактус под Вадиково бедро. От боли и неожиданности Вадька подскакивал на стуле.

— Ай!

— Ш-ш-штиглиц! — шипела разгневанная биологичка. — Ну что ты никак не можешь усидеть на месте? Почему твой сосед может, а ты — нет?

Класс покатывался со смеху, Вовочка невинно хлопал глазами — в такие моменты они у него отличались особенной голубизной, а бедный Вадик скрежетал зубами в бессильном гневе. Впрочем, гнев рассеивался еще до конца урока: Вадька был необыкновенно отходчив. Тем не менее, Вовочка на всякий случай прятался от него в течение всей перемены, так что, в итоге, пораженный непривычной разлукой с коварным другом, Вадька начинал испытывать абсолютно неуместные в данной ситуации угрызения совести. В конце концов, неразлучная парочка воссоединялась за партой, и Вовочка немедленно давал старт новому витку «кактусного прикола».