Феликс Кривин - Всемирная история в анекдотах

Видно, между 1963-м и 1965-м годом что-то произошло. Может, родился новый гулливер мысли, затмивший прежнего.

И точно — родился. Немолодой уже человек, но до 65-го ни одной мысли, а с 65-го — как из дырявого ведра. Видно, думал человек, не сидел сложа руки.

Но и его мысли куда-то канули. Открываем новые книги — ни одной мысли Леонида Ильича.

Ничего, без мыслей не останемся, процессы уже пошли. Вот уже на смену прежним движутся новые Гулливеры мысли.

Когда торжествует равенство над вековым неравенством, когда оно воцаряется в своей вожделенной красе, то, слыша хвалы и здравицы, с собой не умеет справиться, ему начинает нравиться быть чуточку не как все.

И в этот момент неравенство воспрянет духом, оправится и с силами собирается, чтоб ринуться в новый бой…

И снова все повторяется: воюет с неравенством равенство. Оно с ним, конечно, справится… Но как ему быть — с собой?

За границей много разных валют, но все они существуют исключительно в денежном выражении. А в неденежном выражении валюты за границей практически нет.

Возьмите магазины. Там, где они пустые, появляется возможность валютного их использования. Вас прикрепляют к закрытому распределителю или к черному ходу закрытого распределителя, или под прилавок черного хода закрытого распределителя… При пустых магазинах возможность потратить пару долларов — валюта более твердая, чем сами доллары.

Но за границей нет пустых магазинов, поэтому возможность что-то купить здесь не имеет специальной валютной стоимости.

А очередь? Возьмите обычную очередь — ведь это же банк валюты!

Допустим, вы француз и стоите у себя во Франции в очереди за носками. Очередь длинная, носков на всех не хватит, раздаются уже крики, чтоб давали по одному. И тут подходит учитель вашего сына-двоечника, освещая себе путь голыми ногами. Вы ставите учителя перед собой и сразу превращаете своего двоечника в троечника.

А потом подходит директор гостиницы «Националь», у которого половина гостиницы пустует, но при этом свободных мест нет. Вы ставите директора впереди себя и устраиваете в гостиницу знаменитого американского стоматолога, после чего можете считать, что ваши зубы в порядке.

Человек ведь живет среди людей, он постоянно вступает в какие-то отношения, и если нет ни пустых магазинов, ни очередей, то просто не знаешь, как производить взаимные расчеты.

Но самая твердая валюта — это запреты. Все самое ценное, самое привлекательное надо запрещать. Запретный плод сладок, очень сладок, и если мы будем запрещать одну дешевку, пошлятину, то для нас сладкой будет только пошлятина. А чтоб сладким было самое светлое, умное, благородное, нужно это светлое, умное, благородное — запрещать,

Вот она, твердая валюта! Там, где все запрещено, любое разрешение приобретает валютную цену.

А мы все жалуемся: много запретов! Куда ни ткнешься, всюду запрет.

А они-то, запреты, главный источник наших богатств. Не было бы их, пришлось бы нам на заграничный манер сидеть на одной-единственной твердой валюте.

Народ мы дружный, сплоченный, нас ничто не возьмет.

Ленин умер — мы сплотили ряды.

Сталин умер — мы еще тесней сплотили ряды.

А уж против троцкистов, сионистов, менделистов-морганистов так тесно сплачивали, что яблоку негде было упасть…

Но для тех, кто падал, всегда находилось место.

Цены подняли — мы сплотили ряды. Кусок отняли — мы сплотили ряды…

Сплачивались, сплачивались, а теперь расплачиваемся.

В краю вечной мерзлоты и бессрочного заключения одному начальнику лагеря пришла в голову счастливая мысль: высечь на скале бессмертный образ товарища Сталина.

Богат талантами край вечной мерзлоты. Если по баракам распределять, то наберется барак писателей, барак композиторов и, конечно, барак художников со скульптурным отсеком. Был там и скульптор Федя, которого называли Фидием из уважения к его таланту, а также имея в подтексте, что скульптор Фидий тоже был в свое время репрессирован, или, как тогда говорили, подвергнут остракизму.

В общем, начлаг Кобыляко, или, как его называли за его любовь к скульптурному творчеству, скульптуртрегер Кобыляко, выделил Федю Фидия среди всех вверенных ему талантов, освободил от каторжных работ и даже назначил ему усиленное питание. Но и освобождение от работ, и усиленное питание просто так не даются. Как говорится, пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, поэт может спокойно вкалывать на лесоповале, но когда Аполлон потребует, тут уже однозначно: искусство требует жертв.