Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

— Валяйте, Дживс.

— Благодарю вас, сэр. Я просто хочу сказать, что полицейский ошибается, считая преступника, совершившего грабеж, мистером Вустером. Я все время находился при мистере Вустере после того, как он вышел из концертного зала. Я сопровождал его в его комнату и оставался там до самого его отъезда в Лондон. Я помогал ему отлепить бороду, сэр.

— То есть вы свидетельствуете его алиби?

— Полное алиби, сэр.

— Но как же так… — растерянно проговорил Эсмонд, точно побежденный злодей в мелодраме. Очевидно, его очень расстроило, что уплывает из рук возможность вкатить ненавистному Гасси суровый приговор.

— Гм, — сказал полицейский Доббс, не имея, я думаю, намерения внести свой вклад в обсуждение вопроса, а просто так, ведь полицейские никогда не упустят случая сказать «гм». Но затем его вдруг осенила некая мысль, и он еще раз сказал «гм», вложив теперь в одно слово уйму смысла. — Гм, но, если это был не обвиняемый Вустер, тогда, значит, тот, другой парень, Медоуз. Который представлял Майка. У того тоже была зеленая борода.

— Ага! — оживился Эсмонд.

— Вот, вот, — сказали тети.

— О! — встрепенувшись, воскликнула Гертруда Винкворт.

— Ой! — так же встрепенувшись, воскликнула Тараторка.

Я и сам, признаюсь, был близок к тому, чтобы воскликнуть «ой». Меня поразило, как это Дживс не подумал и очертя голову засвидетельствовал алиби Гасси Финк-Ноттла? А Китекэта, что же, бросить на растерзание волчьей стае? Совсем не похоже на Дживса — упустить это из виду. Гляжу на Тараторку — у нее на лице написана тревога за любимого брата, в третий раз подряд угодившего в переделку. Веду взгляд дальше по дуге и вижу Гертруду Винкворт. Гертруда явно борется с сильным волнением. Щеки побледнели, грудь бурно вздымается. Нежный, прозрачный платочек, зажатый в руке, бесшумно разрывается пополам.

Эсмонд властным судейским голосом приказывает:

— Привести сюда Медоуза.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Дживс и скрылся за дверью.

В его отсутствие тети набросились на Доббса с расспросами, требуя подробностей, а когда поняли, что выкраденная собака — это та самая, которая в день моего приезда ворвалась к ним в гостиную и гоняла тетю Шарлотту из угла в угол, единодушно потребовали для этого Медоуза самого беспощадного приговора из предусмотренных тарификацией, и сама тетя Шарлотта высказывалась кровожаднее всех.

Они все еще уговаривали Эсмонда не проявлять мягкотелости, когда возвратился Дживс и привел с собой Китекэта. Эсмонд бросил на него враждебный взор.

— Медоуз?

— Да, сэр. Вы желали поговорить со мной?

— Я желал не только поговорить с вами, — язвительно ответил Эсмонд. — Я желал посадить вас на тридцать суток без права замены штрафом.

Я услышал, как Доббс всхрапнул, и всхрапнул, похоже, от удовольствия. У меня даже сложилось впечатление, что если бы не железная полицейская выучка, он бы сейчас издал восторженный вопль. Потому что, как Эсмонд Хаддок имел зуб на Гасси за попытку примазаться к Тараторке, так и полицейский Доббс имел зуб на Китекэта за попытку примазаться к горничной Куини. И оба они были сильные мужчины, сторонники жесткого обращения с соперниками. На лице Китекэта выразилось недоумение.

— Как вы сказали, сэр?

— Вы слышали. — Эсмонд посмотрел еще враждебнее прежнего. — Сейчас я задам вам несколько простых вопросов. Вы сегодня на концерте выступали в роли Пата в клоунаде?

— Да, сэр.

— В зеленой бороде?

— Да, сэр.

— И в клетчатом костюме?

— Да, сэр.

— В таком случае вы попались, сэр, — официальным тоном сказал Эсмонд, и четверо теток сказали: «Да уж, конечно, дело ясное», — а тетя Шарлотта пошла еще дальше и спросила с большим чувством, неужели тридцать суток — это предел, допускаемый правилами? Она читала одну книжку про жизнь в Соединенных Штатах, так там даже за сравнительно пустяковые нарушения дают девяносто.

Тетя Шарлотта пустилась в рассуждение на тему о том, что современная жизнь в Англии движется в сторону плановой американизации и что она, Шарлотта, например, целиком и полностью — «за», так как нам многому следует поучиться у наших заокеанских кузенов, но тут вдруг начался краткий повтор эпизода со вспугнутым фазаном из сцены Доббса и Куини — это поднялась со стула Гертруда Винкворт, перепорхнула через гостиную и упала на грудь Китекэту. Она, бесспорно, немало позаимствовала у Куини, так как имела возможность наблюдать ее в работе, во всяком случае общий рисунок роли у нее был такой же, как прежде у дочери Силверсмита. Единственная разница состояла в том, что там, где горничная говорила: «О, Эрни!» — ее дублерша твердила: «О, Клод!»