Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер

— А как же:

— Ангел в образе человека, ты не находишь?

— Без сомнения.

— Вот и я так думаю, Гасси. Я влюбился в нее задолго до того, как мы познакомились. Я часто ходил на фильмы с ее участием. И когда старик Перебрайт, здешний священник, сказал как-то, что к нему приезжает племянница и будет вести его дом, и что она только-только из Голливуда, я спросил: «Вот как? Кто же это?» — а он ответил: «Кора Старр», — я едва на ногах устоял, Гасси, поверь.

— Верю, Эсмонд, конечно, верю. Продолжай же. Ты меня страшно заинтриговал.

— Вскоре она приехала. Старик Перебрайт нас познакомил. Взоры наши встретились.

— Ну, ясно.

— И не прошло двух дней, как мы переговорили и пришли к общему мнению, что мы — родные души.

— Но потом она дала тебе от ворот поворот?

— Да, потом она дала мне от ворот поворот. Но вот что я тебе скажу, Гасси. Хоть она и дала мне от ворот поворот, все равно она — путеводная звезда моей жизни. Мои тети… Еще портвейна?

— Благодарю.

— Мои тети, Гасси, постараются заморочить тебя баснями, что будто бы я люблю мою кузину Гертруду. Не верь ни единому слову. Вскоре после того как Таратора дала задний ход, я поехал в Бейсингсток и пошел там в кино, и в том фильме был один малый, его отвергла любимая девушка, а он, чтобы она подумала хорошенько и пересмотрела свое решение, начал увиваться за другой.

— Старался возбудить в ней ревность?

— Вот именно. По-моему, неглупая мысль.

— Очень даже неглупая.

— И я подумал, если я начну увиваться за Гертрудой, возможно, Таратора еще передумает. И стал увиваться.

— Понимаю. Рискованное, однако, дело, а?

— Рискованное?

— Что если ты перестараешься и окажешься чересчур обаятельным? Ведь ты разобьешь ей сердце.

— Кому? Тараторе?

— Да нет, своей кузине Гертруде.

— О, с ней все в порядке, она влюблена в Тараторина брата. Гертрудиному сердцу опасность не угрожает. Может, выпьем за успех моего предприятия, как ты считаешь, Гасси?

— Блестящая мысль, Эсмонд.

Я был, как вы легко поймете, страшно доволен. Грозная тень Эсмонда Хаддока больше не висела над жизнью Китекэта. Китекэту незачем беспокоиться из-за прогулок среди роз. Можно безо всяких опасений хоть на целый день выпустить Эсмонда Хаддока в розарий, где пребывает Гертруда Винкворт, и не опасаться никаких последствий. Я поднял стакан и осушил его за счастье Китекэта. Не берусь утверждать, что на глаза мои навернулись слезы умиления, но вполне возможно, что и навернулись.

Жалко было, конечно, что не знакомый по условиям игры с Тараторкой я не мог тут же на месте осчастливить Эсмонда Хаддока и вернуть в его жизнь померкший солнечный свет. Для этого мне достаточно было бы пересказать ему то, что я слышал от самой Тараторки, а именно, что она его по-прежнему любит. Пришлось ограничиться советом, чтобы он не терял надежды, а он сказал, что вовсе и не теряет, ни за какие графины.

— И я скажу тебе, Гасси, почему я не теряю надежду. Пару дней назад случилось одно многозначительное событие. Она обратилась ко мне с просьбой спеть песню на этом ее дурацком концерте, который она устраивает в деревне. Вообще-то, понятно, я такими делами не занимаюсь, но тут особые обстоятельства. Я ни разу в жизни не пел на деревенских концертах. А ты?

— Я — да. Много раз.

— Кошмарное, должно быть, испытание?

— Да нет, мне понравилось. Публике, может, и не очень сладко приходилось, но я получал удовольствие. Значит, ты волнуешься перед выступлением, Эсмонд?

— Честно сказать, Гасси, бывают минуты, когда от одной мысли об этом меня прошибает холодный пот. Но я напоминаю себе, что я — здешний молодой сквайр и пользуюсь любовью местных жителей, и поэтому все должно сойти благополучно.

— Правильный подход.

— Но тебе наверно интересно, почему ее просьбу, чтобы я выступил на этом ее концерте, будь он неладен, я назвал многозначительным событием? Сейчас объясню. Я вижу здесь недвусмысленное свидетельство того, что старая любовь не умерла. Нет, ведь правда, иначе с чего бы Таратора стала просить меня выступить? Я, Гасси, возлагаю большие надежды на эту песню. Таратора — эмоциональное, отзывчивое существо, и когда она услышит, как оглушительно меня приветствует восхищенная публика, на нее это подействует. Она смягчится. Растает. Я даже не удивлюсь, если она прямо так и скажет: «О, Эсмонд!» — и бросится мне на шею. Конечно, при условии, что меня не освищут.

— Тебя не освищут.

— Ты так думаешь?

— Никогда в жизни. Пройдешь на ура.