Вилен Хацкевич - Как говорил старик Ольшанский...

Успокоившись, он переодевался: снимал с себя «венчальный пиджак», сорочку, тесные праздничные парусиновые туфли, натягивал на голое тело теплый ташкентский халат, влазил босыми ногами в огромные ковровые шлепанцы и, почесывая грудь, обросшую козлиной шерстью, садился за кухонный стол работать… (Вам не приходилось видеть книжку «Накипь на чайнике и камни ни зубах»? Старик Ольшанский говорит, что ее написал наш Изя Нудельман). Он писал, макая в «невыливайку» ученическую ручку с пером № 86, Нудельман вносил новые мысли в толстую амбарную книгу, где каждый лист был аккуратно разделен карандашной линией на две равные части с заголовками «Мы должны» и «Нам должны»… Он был книжник. Он купил на толкучке две потрепанные толстые книги, подклеил их мучным клейстером, сделал им обложки и написал чернильным карандашом на одной из них: А. Дюма «Ожиренье королевы», а на другой — Ф. Шиллер «Дон-Карлос, инфаркт испанский».

А вообще-то поговорить с ним было большим удовольствием. Вот только изъяснялся он как-то странно, пытаясь показать свою грамотность и начитанность, отчего у собеседника голова шла кругом…

— Мадам Сундуковская, я вас очень уважаю, а вы меня всегда утрируете… И, пожалуйста, не разыгрывайте тут срарш… Все, пляшите песни… У меня к вам уже никаких реверансов не будет… Мы с вами в полном благодатии…

— …Это уже не фунт дыма!.. Слово дал — не воробей!

— …Я довел девушку до белого колена!..

— …У меня уже нет сил гешефты делать!..

— …Этот шофер возил когда-то мерина города…

— …Курица?.. Что вы знаете, — у него же голова работает в обратную степь!..

— …Скоро мне эти ваши невесты уже икаться будут… Так же можно раздреманжировать человека до полного обалдения!.. Невесты… Какие-то хиври замаланские… Я на них не трансфольтабельный… И чтоб мы с вами этот вопрос больше не котировали, так как это может потянуть за собой резонанс… Перестаньте мне устраивать кошмарные ночи Петербурга!..

— …Если я когда-нибудь, как вам этого очень хочется, и женюсь, то в свадебное путешествие я поеду один… Вам ясно?

— …Я, конечно, очень извиняюсь, товарищ Местечкин, но вы мне очень напоминаете того еврея, который разбирал пистолет, чтобы вставить патрон.

— …У меня, товарищ, Холоденко, занимает массу времени хождение из-за вас по неизвестности… Есть же предел человечности для выдачи справочного документа…

Мишка Голубович жил в Корчеватом, но прижился в нашем дворе. Он был прирожденный артист, этот Мишка Голубь, выдумщик и замечательный рассказчик. Мы никогда не знали, когда он врал, а когда говорил правду. Мы и не задумывались, так как всегда это было интересно и очень смешно.

— Маня! Мирсаков! Люди! Идите скорей сюда, Голубь пришел с новыми майсами! — кричал старик Ольшанский, увидев во дворе Голубовича. «Цирк приехал! Цирк приехал!» — слышалось Мишке в крике старика Ольшанского… И он, улыбаясь, изображал «парад-алле»… Вот он я, Мишка Голубь, прибывший к вам на гастроли из далекого Корчеватого! Спешите видеть!..

На Мишке была белая, уже пожелтевшая, в сеточку, тенниска, с разорванными во многих местах звеньями, через которые проглядывало его смуглое тело, и «камлотовые» серые, когда-то в полоску, штаны, с латками от других брюк, которых у него вообще никогда не было. Огромного размера ноги украшали белые парусиновые балетки, прошитые медной проволокой. Голубь ежедневно с утра пользовался зубным порошком. От этого балетки сверкали белизной, а проволока на них отливала позолотой и пускала на солнце зайчиков. Подошва на балетках истерлась до того, что, наступив при случае, на монету, Голубь мог безошибочно определить ее достоинство.

— Монета достоинством в пять копеек! — вещал он голосом Левитана, прежде чем нагнуться и поднять ее с земли.

Голову его украшала пестрая тюбетейка, привезенная из Средней Азии, которую подарил ему Сундуковский. Она прикрывала Голубю темя, остальное место на голове Мишки занимала буйная шевелюра. Родители его погибли во время войны, и жил он сейчас где-то там в Корчеватом у бабки. В школе Голубь был нечастым гостем, но занимался хорошо.

Все наши старались угостить его то пирожком, то бутербродом (по-Мишкиному), или проще — куском хлеба с салом… И он, в свою очередь, почти никогда не появлялся с пустыми руками. Часто он приносил телогрейку с завязанными узлом рукавами, в которой лежали свежая рыба или селедка, и щедро раздавал всему двору. Денег он никогда не брал