Джером Джером: Веселые картинки

— Но, мой друг, — говорил кто-то из слушателей, — я слышал от молодого Джослена, что мистрисс Кортеней держится несколько новых взглядов на социальные и политические вопросы.

— Джослен, — с насмешкой отвечал полковник, — па! Может быть, и было некоторое время, когда длинные волосы и ловкая риторика этого молодца влияли на нее. Могу похвастаться тем, что я уже переделал то, что Джослен говорил. Да что, сударь, ведь она согласилась принять участие на будущий год в качестве Grande Dame отделения Бермондси консервативного общества. Ну, так что же тут говорить об этом негодяе Джослене!

А Джослен говорил вот что:

— Я знаю, что женщина слаба, но я ее за это не обвиняю, а только сожалею. Придет время, а оно придет скоро, когда женщина не будет более куклой; тогда будет время судить ее. Не мне выдавать секреты страдающей женщины, но уж если полковник Максим и все эти старые бабы выберут мистрисс Кортеней своей председательницей, то они знают наружную сторону этой женщины. Ее сердце бьется в такт прогрессивному движению народа. Ее душевный взор следит только за славой наступающего рассвета!

Так говорил он и все соглашались, что она очаровательная женщина.

Мы с Ричардом Данкерменом были старыми школьными товарищами, если только молодой человек, принадлежащий к высшему кругу общества и приезжающий ежедневно в цилиндре, и перчатках и презренный плебей, разгуливающий в шотландской фуражке, могут быть товарищами. В те далекие времена между нами существовала некоторая холодность, причиной которой была поэма, сочиненная и петая мною при случае в честь одного неприятного приключения, случившегося в день открытия каникул, и которая, если память мне не изменяет, была следующая:

И хотя наши неприязненные отношения еще обострялись его резкой критикой моей поэмы и пинками, впоследствии мы сошлись и полюбили друг друга.

Я сделался журналистом; между тем как Дик в продолжении нескольких лет безуспешно пробовал свои способности то в адвокатуре, то на поприще драматического писателя. Но вот однажды весною мы все были поражены блестящим успехом, который имела его пьеса, отчаянная маленькая комедия, вся пропитанная искренностью и верою в человечество.

Несколько месяцев спустя Дик впервые познакомился с Пирамидом.

В то время я был влюблен, если не ошибаюсь, ее звали Наоми, и я чувствовал потребность поговорить с кем-нибудь о ней. Дик пользовался репутацией человека, выслушивающего со вниманием и относящегося сочувственно к чужим любовным делам. Он был способен целыми часами терпеливо выслушивать безумный бред влюбленного, делая время от времени краткие пометки в красном переплете объемистой книги, озаглавленной «Памятная книжка». Конечно, ни для кого из нас не было тайной, что он пользовался нашими признаниями, как сырым материалом для своих драм, но это нас нисколько не смущало. Я одел шляпу и отправился к нему. Поговорив с четверть часа на всевозможные темы, я поспешил перейти к интересовавшему меня предмету. Все, что только можно было сказать о ее красоте и доброте — было исчерпано мною; я искренно удивлялся своему безумию, когда прежде воображал, что любил; я говорил о невозможности для меня полюбить, когда-либо другую женщину и о желании умереть с ее именем на устах. — Дик не шевелился и внимательно меня слушал. Когда он, наконец, поднялся с своего кресла, я думал, что он встал, чтобы по обыкновению, достать «Памятную книжку», и приостановился в ожидании его возвращения, но вместо этого он направился к двери, открыл ее, и в комнату проскользнул красивый, громадных размеров, черный кот. Он с тихим мурлыканьем вскочил на колени Дика и, усевшись там, уставился на меня, а я продолжал свое повествование.

Через несколько минут Дик прервал меня:

— Мне кажется, вы сообщили мне, что ее зовут Наоми?

— Совершенно верно, — ответил я. — А что?

— Нет, ничего, — возразил он, — только вы сейчас упомянули о ней, назвав Енид.

Это было тем удивительнее, что я уж несколько лет как не видел Енид и совсем забыл о ее существовании.

Тем не менее этот маленький казус подействовал на меня охлаждающим образом и я продолжал рассказывать с меньшим увлечением. Несколько дальше Дик опять меня остановил вопросом: «Кто это Юлия?» Я начинал раздражаться. Помнится, Юлия была кассиршей в одном городском ресторане и чуть было не принудила меня сделать ей предложение, когда я был еще мальчиком. Я покраснел при воспоминании о том, как я хриплым голосом декламировал сентиментальные поэмы в ее напудренные уши и пожимал через конторку ее дряблую руку.