Джером Джером - Веселые картинки

В один прекрасный вечер, как я помню, сидели мы в его комнате и во время молчания до нас донесся сквозь открытое окно стон города, похожий на стон утомленного ребенка. Он поднялся и протянул руки, как бы желая собрать все мучения мужчин и женщин, чтобы утешить их.

— О, если бы я мог помочь вам мои братья и сестры! Возьми мою жизнь, Боже, для общей пользы!

Для молодого человека такие слова вовсе не смешны, Но для нас, стариков, это звучит немножко театрально.

Само собою разумеется, он влюбился и как раз в такую женщину, какая ему соответствовала. Эльсперт Грант принадлежала к тому типу, с которого люди скорее инстинктивно, чем сознательно, срисовывали своих Мадонн и своих святых. Описать женщину словами невозможно. Ее красоту нельзя расписать по заказу, ее можно было только чувствовать, как чувствуют красоту летнего восхода, сгоняющего тени со спящего города. Я очень часто встречал ее, и когда говорил с ней, то чувствовал себя, — я маленький журналист, посетитель кабаков Флит Стрита, рассказчик разных легких историй, — чувствовал себя полным джентльменом, неспособным совершить низкий поступок, и готовым на всякое благородное дело. В ее присутствии жизнь становилась прекрасной и доброй вещью, школой вежливости, нежности и простоты. Я раздумывал впоследствии, рассмотрев немного яснее пути людей, не было ли лучше, если бы она имела в себе менее духовного, если бы в ее характере было больше земли, которая делала бы ее более годной для борьбы мира сего. Но в то время мне казалось, что эти два моих друга были созданы один для другого. Она затронула все высшие черты характера Кирилла, а он любил ее с нескрываемым обожанием, которое показалось бы аффектацией в человеке с меньшим умом, и которое она принимала вполне спокойно.

Между ними не было никакого формального обручения, и, как казалось, Кирилл не хотел грязнить свою любовь мыслью о браке. Для него она была скорее идеалом женственности, чем женщиной по крови и плоти. Ее любовь была для него религией. В ней не было и следа земной страсти. Если бы я лучше знал мир, то скорее мог бы предвидеть результат всего этого, так как в жилах моего друга текла горячая кровь; но мы, увы, только видим наши поэмы во сне, а не переживаем их наяву, и в то время мысль о другой женщине, которая может заменить ее, не приходила мне в голову, а мысль о том, что этой другой женщиной может быть Джеральдина Фаулей, я счел бы безумием. И вот этого-то места во всей истории я и не понимаю до сих пор. Другим и вполне понятным делом было то, что он был увлечен ею, что он останавливался около нее, следя, как темный румянец появлялся и исчезал на ее лице и стараясь вызвать огонь в ее темных глазах.

Девушка была замечательно красива, и именно чувственной красотой привлекающей людей, но если на нее посмотреть при другом освещении, она отталкивала. По временам, когда это соответствовало ее целям, она имела даже некоторую слащавость в обращении, но ее действия были всегда неуклюжи и преувеличены и могли обмануть только дурака.

Кирилл, во всяком случае, попался не на эту удочку. В один прекрасный вечер, на цыганском сборище, они говорили друг с другом довольно долгое время, и в это-то время я подошел к ним, желая ему что-то сказать. По мере того, как я приближался, она отходила, так как она меня так же не любила, как и я ее и, быть может, это было для меня счастьем.

— Мисс Фаулей предпочитает компанию вдвоем, — заметил я, смотря на ее удаляющуюся фигуру.

— Мне кажется, что она считает вас тем, что мы называем антисимпатичным элементом, — сказал он смеясь.

— Нравится ли она вам? — несколько откровенно спросил я.

Его глаза остановились на ней, тогда как она стояла в дверях, говоря с небольшим темнобородым господином, которого ей только что представили; спустя несколько минут, она ушла с ним под руку, а Кирилл повернулся ко мне.

— Я считаю ее, — сказал он очень тихо, как и нужно было, — воплощением всего того, что есть дурного в женщине. В старину она была бы Клеопатрой, Феодорой или Далилой; сегодня, не имея другого исхода, она умная женщина, добивающаяся права входа в хорошее общество и, кроме того, дочь старого Фаулей. Я утомился, пойдемте домой.

Его намек на ее родителя имел значение. Немногие думали о том, чтобы соединить воедино умную, красивую Джеральдину Фаулей с плутом Фаулей, евреем-перекрещенцем, беглецом из тюрьмы и плутоватым маклером, который, надеясь на свою дочь, старался не мешать ей, когда бывал в ее обществе. Никто, раз видавший ее папеньку, не мог забыть этого родства дочки. Лицо старика со всею его жестокостью, хитростью и жадностью стояло здесь воспроизведенным черта в черту, линия в линию. Казалось, будто природа задалась целью создать безобразие и красоту из того же самого материала. Где была разница между ядовитой усмешкой старого маклера и мягкими улыбками дочери? Найти такую разницу, никто бы не мог, а все же от одной холод пробегал по спине, а за другую многие мужчины отдали бы все.