Геннадий Емельянов - Арабская стенка

Аким далеко бросил окурок, покосился на жену недобро и пробормотал стеснительно, что, дескать, всякое бывало, но в основном, если взять, то сносно получалось. Конечно, студенчество, например, и есть студенчество — золотая пора, молодость, соблазнов много: и на танцульки тянет, и в ресторан, но главное — это воля: есть воля, все получится, нет ее — пиши пропало.

— Слышали! — с бабьим коварством подхватила Шурочка. — Волю надо воспитывать неустанно. Отец у нас — волевой человек.

Дети возились сзади, будто мыши, и на мораль не, реагировали. Шурочку такое невнимание задело:

— Ну, что молчите?

— Ничего.

— Как же это — ничего? С отца пример брать будете?

— Мы и берем, — в голосе Бори (или Лени?) была ехидца. — Бабушка нам даже расписание показывала. Папа уже в пятом классе по расписанию жил.

У Акима Бублика враз побагровела шея. «Старая дура! Надо же, сохранила бумагу, будь она неладна!» Еще промелькнула мысль о том, что вчера и сегодня как нарочно всплывают эпизоды жизни, о которых не хотелось бы вспоминать. «Старая дура!»

В пятом классе было? В пятом, кажется. Да. Встал вопрос в пятом классе, что называется, ребром: или Акима Бублика исключить из школы по причине его феноменальной нерадивости, или перевести хотя бы классом ниже. Мать, Серафима Ивановна Бублик, директору школы чуть не выцарапала глаза. «Мой ребенок не глупей разных там очкариков, он наизусть стихи знает, у него память свежая. Думаете, если муж мой рабочий, так над нами изгаляться можно!? Думаешь, раз шляпу нацепил и штаны погладил, так тебе все дозволено!?»

Директор, моложавый и кипенно седой мужчина с орденскими ленточками на лацкане хорошо пошитого пиджака, прижимал руку к сердцу, взывал к благоразумию («Здесь все-таки не базар, уважаемая!»), но впустую старался директор навести равновесие. Педсовет был шокирован, мать выскочила из кабинета с шумом и поволокла Акима прочь за руку, будто пустого, одела его кое-как в раздевалке, потом швырнула с высокого крыльца и пошла без оглядки, губы ее пузырились слюной, пуховая шаль сползла с плеч, обнажив тяжелый бугор искусственных волос, завернутый кренделями. Аким плелся позади и взвизгивал, как щенок. Матери вытье это опостылело, и через квартал, у трамвайной остановки, она отвесила толстому своему сыну такую оплеуху — «ирод проклятущий!» — что он едва не попал под копыта лошади с телегой, нагруженной пустыми ящиками. Возчик вздел коня на дыбки и погрозил матери пальцем.

В четвертый класс Акима не перевели исключительно в силу уважения к заслугам отца, как позже было объяснено, к тому же смягчить меру воздействия ходатайствовала общественность ОРСа, где работала Серафима Ивановна Бублик.

Неделю спустя после заседания педсовета в квартиру Бубликов нагрянули пионерские чины и сказали матери официально, что Совет дружины отныне и вовек берет Акима Бублика под свою опеку. Для начала пионеры во главе с тоненькой девочкой Таней, от которой почему-то всегда пахло ванилью, велели составить режим дня, потому как деятельность настоящего человека непременно расписана по минутам, и примеров тому в истории — тьма. Одного утописта, например, аристократа по происхождению, слуга будил на заре словами: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» Так разъяснила девочка Таня необходимость решительной реформы в повседневной деятельности Акима Бублика, еще не принятого в пионеры. Есть надежда, конечно, что он будет принят, если подчинится распорядку и по утрам начнет обливаться хотя бы до пояса холодной водой.

В тот момент, помнится, мать Серафима Ивановна достала по великому блату сыну велосипед марки ЗИЧ — шикарную машину с гнутым рулем, всю исключительно никелированную, с переключателем скоростей и пронзительным звонком, тоже никелированным. Когда Аким вывел свое чудо во двор, собралась толпа, и если бы не мать, надзиравшая с балкона за парадным выездом, велосипед бы, как пить дать, отобрали у толстого Акимки, такой эта машина была желанной и недостижимой для дворовой пацанвы. Один мальчишка, любитель всякой живности и знаменитый тем, что воспитал вороненка, умевшего говорить слова «здрравствуй», «дуррак», «тарракан» и другие, предложил тут же Акиму со слезами на глазах, что подарит на время вороненка Гришку, если заполучит право кататься на ЗИЧе два часа в день. Сделка состоялась, и Гришка перекочевал в квартиру Бубликов. Несмотря на праздничное настроение по случаю приобретения велосипеда, Аким помнил про наказ девочки Тани мобилизовать волю и на обратной стороне плаката, купленного в книжном магазине (плакат был о пользе лесозащитных полос), кисточкой и красными чернилами сочинил программу жизни. Выглядела она в итоге так: