Аркадий Аверченко - Подходцев и двое других

– Гм! – сказал Клинков, – если бы я знал, что за коров полагается такая благодарность, я бы вместо цветов подарил корову.

– Говоришь о корове, – недовольно пробормотал Подходцев, – а сам все время подсовываешь осла.

– Марья Николаевна, разве я вам Подходцева подсовывал?

– Бледно, – пожал плечами Подходцев. – Вы на него не обижайтесь, Марья Николаевна, он ведь ни одной женщины не может видеть равнодушно… Юбки не пропустит! Один раз написал любовное письмо даже дамскому портному.

Громов самым нежным образом держал Валю на коленях и поил ее чаем с блюдечка.

Валя, отпивая глоток, останавливала внимательный взгляд на лице Громова, открывала рот, чтобы что-то спросить, но неопытный Громов, замечая отверстый рот, моментально заливал его теплым чаем.

Наконец Валя пустила в блюдце пузыри, отвернулась от него и спросила:

– А у тебя дитев нету?

– Нет, – сказал Громов.

– А отчего?

– Так, не водятся они у меня… – уклончиво ответил Громов.

– Он их жарит в сметане и ест, – вмешался Клинков. – Очень любит их. Только на сковородке.

– Ну хоть ребенка-то ты можешь оставить в покое! – с некоторым раздражением сказал Громов.

– Что это значит «хоть»? – спросил Клинков. – А кого я еще не оставляю в покое?

– Взрослых. Но они могут сами за себя постоять, а это – ребенок.

– А ну вас к черту, – вдруг рассердился Клинков. – Мне Марья Николаевна нравится, и я прямо высказываю это ей. Думаю, в этом нет ничего обидного. А вы чувствуете то же, но с пересадкой: ты изливаешь свою благосклонность на невинное дитя, Подходцев корчит из себя заботливого опекуна…

– Тссс! – засмеялась Марья Николаевна. – Я вовсе не хочу быть яблоком раздора. Вы все одинаково милые, и нечего вам ссориться…

– Впрочем, может быть, я тут и лишний, – кротко и задумчиво сказал Клинков, впадая в лирический тон, – так вы мне в таком случае скажите – я уйду.

– Нет, ты должен быть здесь, – строго сказал Подходцев.

– Почему?

– Потому что сор из избы обычно не выносится!

– А у тебя глазки закрываются? – спросила Валя, по-прежнему внимательно изучая лицо Громова.

– На многое, – усмехнулся Громов.

– Закрываются, я спрашиваю?

– О, еще как!

– А ну, закрой.

Громов закрыл.

– Так же, как у меня, – пришла в восторг Валя. – А сказки ты знаешь?

– Я-то? Знаю, да такие все ужасные, что не стоит и рассказывать. Очень страшные.

– А ты расскажи!

– Это нам легче легкого. Ну, о чем тебе?.. Видишь ли, была такая баба-яга. Жила, конечно, в лесу… Да… Лес такой был, она в нем и жила… Ну, вот – живет себе и живет… Год живет, два живет, три живет… Очень долго жила. Старая-престарая. Можно сказать, живет, поживает, добра наживает. Да-а… Да так, собственно, если рассудить, почему бы бабе-яге и не жить в лесу. В городе ее сейчас бы на цугундер, а в лесу – слава-те Господи! Вот, значит, живет она и живет… Пять лет живет, восемь…

Ревнивый взгляд Клинкова подметил, с какой лаской растроганная мать смотрит на рассказчика, дарящего своим вниманием ее крошку.

– Да что ты все: живет да живет, – перебил он. – Не знаешь, так скажи, а нечего топтаться на одном месте. Вот я тебе расскажу, мышонок мой славный… Ну, иди ко мне на колени – гоп! Слушай: жила-была баба-яга… Поймала она раз в лесу мальчишку и говорит ему: мальчик, мальчик, я сдеру с тебя шкуру. – Не дери ты с меня шкуру, – говорит он ей. Не послушала она, содрала шкуру. Потом говорит: мальчик, мальчик, я тебе глаза выколю… – Не коли ты мне глаз, – хнычет мальчишка. Не послушала, выколола. – Мальчик, мальчик, – говорит она потом, – я тебе руки-ноги отрежу. – Не режь ты мне рук-ног. Но старуха, что называется, не промах – взяла и отрезала ему руки-ноги…

Увлеченный полетом своей фантазии рассказчик, возведя очи к потолку, не замечал, как лицо девочки все кривилось-кривилось, морщилось-морщилось и, наконец, она разразилась горькими рыданиями.

– Тебе бы сказки рассказывать не детям, а нижним чинам жандармского дивизиона, – сказал Подходцев, отнимая у него малютку. – Детка, ты не плачь. Дело совсем не так было: баба-яга действительно поймала мальчика, но не резала его, а просто проткнула пальцем мягкое темя малютки и высосала весь мозг. Мальчик вырвался от нее, убежал, а теперь вырос и живет до сих пор под именем Клинкова. Дырку в голове он заткнул любовной запиской, а мозгу-то до сих пор нет как нет.

– Очень мило, – пожал плечами Клинков. – Сводить личные счеты, вмешивая в это невинного младенца… Марья Николаевна! Если вам нужно куда-нибудь, я вас провожу…