Михаил Дайнека - Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники

Анаша была на редкость хороша, но даже без укурки странноватый «Праздник нашей улицы» напоминал чей-то наркотический приход, отягощенный политической тематикой.

Искусственная толчея на перекрестке Мещанской и Столярного пестрела плакатами и транспарантами предвыборного толка. Стылый ветер безжалостно трепал воздушные шары, красные коммунистические и трехцветные демократические стяги и облезлые знамена профсоюзов. Безразличие аборигенов к данному мероприятию с лихвой компенсировалось образцово-показательными активистами, специально доставленными на автобусах.

Ради оживляжа мобилизовали юные дарования из танцевальной студии бывшего Дома пионеров, расположенного здесь же, на Мещанской. Продрогшие мальчики были ряжены в матроски, озябшие девочки — в тюлевые платьица с марлевыми крылышками за спиной. Смешение одежд, времен и стилей усиливали дамы в кринолинах, мужчины в сюртуках, чтобы не сказать что в лапсердаках, православный попик с дароносицей и военный духовой оркестр.

С обтянутого кумачом помоста, оснащенного микрофонами, вещали краснорожие (возможно — от природы, может быть — от климата) «отцы» несчастной улицы в кепках и дубленках. Установленные на одном из агитационных автобусов динамики сипели и хрипели так, что, даже если в чиновничьих речах наличествовал хоть какой-то смысл, он был неуловим, тем более что никого смысла в этой громко-говорильне не было…

А в сотне метров от всего бедлама, за мусорным контейнером, бомж и дворник мирно угощались косячком.

— Да, такие тут дела, — по второму разу закурив, отметил Рабинович, — тут дела — ни в туда, а в задницу, Герасим…

— А это как — ни в туда, а в жопу, Рабинович?

— А это как российской флаг, Герасим, — передавая косячок, ответил Рабинович, — белый-синий-красный, а по буквам — БСК. Есть такая тормозная жидкость БСК, бутиловый спирт с касторкой: вроде бы и спирт — а всё-таки не тот, вроде бы отрава — а сразу со слабительным. Так и получается, что ни в туда, а в задницу. Попробуй на досуге…

— Пробовал уже, не помогает.

— От чего, Герасим?

— От жизни… Не пойму я, — затянувшись, обронил Герасим, — то ли одного меня так лихо зацепило, то ли заодно и остальные все крышами поехали. Эти ладно, которые с трибуны говорят, им по должности положено придурками работать. А другие? Я вот лично только что на канале шизнутого видел. В натуре идиот — там вода уже на метр поднялась, а он знай себе на байдарке чешет. А на фига выгребывается? Утопнет, как Муму…

— Это не Муму, Герасим, это алконавт Филиппыч в Африку потек, — выпустив дымок, ответил Рабинович.

Герасим ничуть не удивился: Рабинович был на то и Рабинович, что знал буквально всё.

— А-а… в Африку — это хорошо, в Африку — пускай, — принимая косячок, рассудил Герасим. — Пошустрей бы те жлобы мутотень кончали. Может, после них бутылок наберем. Вот сучары, сколько же они сегодня пива извели! Тары там — на три пол-литры хватит…

— Это у тебя, Герасим, гонка началась, — добивая косячок, ответил Рабинович. — Ничего мы там не наберем, эти мафиози ушлые, сами всё подчистят, если пионеры раньше не управятся.

— Ага, верно, там еще и пионеры с крылышками объявились. Как мушки налетели… Здорово же мне по мозгам дало. Хватит мне, пойду, пока по ногам не вдарило. Бывай, курилка…

И дворник удалился.

Герасим удалился, будто растворился в зыбучих сумерках. Небо опускалось. Становилось всё темнее и темнее. Изломанная кромка крыш погружалась в облака, здания словно бы дрожали, рябили, расплескивались, как отражения в растревоженной воде. А небо опускалось, становилось всё темнее и страшнее, и бомжа по кличке Рабинович до мозга костей пробирал мрачняк, поскольку только что Рабинович понял, что мир вот-вот качнется, раскачается и перевернется, вывернется наизнанку, и он окажется на дне, даже не на дне, а в бездне, окруженный только отражениями, и сам он ныне, присно и до конца времен, где времени уже не будет, станет отражением…

А небо опускалось, ветер дул сильнее и сильнее. «Праздник нашей улицы» сворачивался, программу спешили завершить, на перекрестке изготовились к параду. В последний раз хрипнули и захлебнулись громкоговорители, толпа построилась. Оркестранты, насекомые «ангелочки» с крылышками, сюртуки и кринолины заняли места во главе колонны, попику и «отцам» Мещанской улицы подали тройку с бубенцами — и духовой оркестр урезал марш.