Лион Измайлов - Четыре мушкетёра (сборник)

И пошла вторая слава Сазоновки. На этот раз сюда ехали лечиться не от чего попало, как раньше, а целенаправленно. Трофим Егорович вошёл в сочувствие к страждущим и хотел уже взимать по двадцать копеек с человека, но дело приняло иной оборот. Источник был официально объявлен целебным и взят под охрану государства. Была построена водолечебница, источник оделся в гранит. Стали слышны отдалённые раскаты демографических взрывов. Появились новый вокзал, санаторий и прочие достопримечательности. И по мере их появления становилась Сазоновка Сазоновском, Сазонополем и наконец Сазоновградом. Появился и путеводитель, где описывались вкратце биография и основные подвиги известного разбойника Сазона, который жил между пятнадцатым и шестнадцатым веками и при этом очень любил бедных и не любил богатых. Он-то, по преданию, и основал город на сэкономленные от подвигов деньги. Поэтому и город назван его именем. И произошло всё это ровно десять лет назад.

Благодаря разнообразию заболеваний приезжающих в город людей быстро сколотился дружный коллектив докторов наук. Город стал побратимом швейцарского города Женевы, известного своей низкой рождаемостью, и взял шефство над одним заполярным посёлком, где деторождаемость была пока низкой из-за отсутствия женщин среди зимовщиков. Хотя в городе злые языки поговаривали, что в Женеве пока не знают, что у них есть брательники в далёкой дружественной стране, а в заполярном посёлке мужики уже не знают, куда девать присылаемую с каждой навигацией воду из источника.

Всё это я изучил и знал ещё до поездки в город-курорт.

— А что, теть Паша, — решил я вдруг поддержать разговор, — есть в городе интересного?

— Повышенная деторождаемость, — ответила тётя Паша.

Ответ был исчерпывающим. Разговор не клеился. Тётя Паша, найдя меня в качестве постояльца, тут же потеряла ко мне интерес, поскольку, видно, думала о следующих постояльцах.

— Теть Паша, — настаивал я, — надеюсь, в комнате будет немного народу?

— Деньги вперёд, — ответила тётя Паша.

Вообще у неё была интересная манера разговора. Она

будто отвечала не мне, а своим мыслям, которые со всех сторон освещали процесс сдачи мне койки. Кстати, это слово — «койка» — звучало как-то противно. При слове «койка» мне видится зелёная раскладушка и возникает сырой запах дачи. Или ещё другое видение: кровать узкая железная с шариками и сетка, натянутая на шпангоуты или стрингеры, — не помню уж, что там вдоль, а что поперёк. Да матрац полосатый в ржавчине — что-то из пионерского лагеря.

«Койка» превзошла все мои ожидания. Комната метров двенадцать, диван, занавесочки, герань на подоконнике, копилка-кошка, комод, стулья. В углу радиола «Ригонда». Помнится, было и у меня что-то подобное, и крутил я на этой радиоле Эллингтона, привезённого кем-то из-за бугра на день моего рождения.

Грустная была музыка и всё одна и та же, а менялись только девушки, и все они слились в этот печальный джаз, солнечную площадку у «Щербаковской» и тропинки в Сокольниках, а потом под эту же музыку появилась она, и кончились тропинки, и началась одна большая аллея, и идём мы по этой аллее, я чуть впереди, она чуть сбоку. Давно уже нет той радиолы, и где-то завалялась пластинка, и ту мелодию уже не напою я, а осталась от всего этого какая-то томительная, но сладкая тоска. Будто юность моя и счастье моё ушли с этой музыкой.

Вот разболтался, разнылся, заскулил. Нет, в связи с минорным настроением я уже никуда сегодня не пойду.

— Давайте врежем, тётя Паша, из великого источника радости.

Я вытащил из чемодана бутылку, тётя Паша стала собирать посуду, но так просто тётя Паша не могла согласиться и поэтому бурчала:

— Что это значит — врежем? Это что мы врежем?

— Это значит — дерябнем.

— Что это ещё за дерябнем? Подружку нашёл. Это что такое — дерябнем?

— Дерябнем — это значит вмажем.

— Что ещё мы вмажем? — не сдавалась тётя Паша.

— Синонимы получились, — сказал я, — Выпьем, тётя Паша, за процветание вашего замечательного города-курорта, за неиссякаемый ваш источник бодрости и материального благополучия.

Мы чокнулись и выпили.

— Хорошо пошла, — сказал я пошлость.

— Когда она у вас плохо-то шла, — всё бурчала тётя Паша.

— А что такие недовольные? Что такие сердитые? Это кто у нас такая брюзга? — Я стал делать тёте Паше козу.

Тётя Паша посмотрела на меня так, что коза сразу отбросила и рога, и копыта.

— Чего веселиться-то? — сказала тётя Паша. — Вон Трофим — дурак дураком — тут его огород, а тут мой. Источник он, понимаешь, открыл. У меня этот источник сто лет на огороде был. А он, вишь, первооткрыватель. Сейчас в трёхкомнатной квартире живёт. Завтра будете его аппаратами щёлкать. У него, понимаешь, она горячая, а у меня, понимаешь, она холодная.