Константин Крикунов - Четыре тетради (сборник)

© Константин Крикунов, 2010

© Издательский дом «Текст», 2010

Тучи над серой рекой улетают за край земли.

Бабы в оранжевых куртках носят сырые листья, и на том берегу стоят дымы.

– Слабо дойти до того места, куда камень долетит?

– Нарисуй голубку.

– А ты нарисуй квадрат.

– Земля, она круглая, но лучше отойди от края, – сказал первый.

– Для меня время ничего не значит, – ответил второй.

– А для меня время – это действие.

– А я за никого и против всех.

По краю обрыва прошла старуха с красными глазами. За ней прошла птица, подволакивая клюв.

– Река, – сказал первый. – А что дальше?

– Залив.

– А дальше?

– Дальше море.

– А дальше? Дальше океан?

Второй бросил с обрыва сухую траву, но она не долетела, уцепившись за край земли.

– Качалась рыбка, вода впадала в море.

– На берегу утёса зыбкого качалась рыбка, – ответил второй.

– А в реке воронки есть? – спросил первый.

– Воронки или водовороты?

– Ну, водовороты.

– Водовороты есть.

– А затонувшие корабли? Золото? Водолазы?

– Не падай, – ответил второй, – а то сам водолазом станешь.

– Не бойся, не упаду.

– Самое хорошее в моей жизни, это когда отец начал ходить, – сказал кто-то.

– А где он сейчас?

– Там, – ответил второй.

Но было непонятно, куда он смотрит: на тучи, на лес или туда, где река утекает за край земли.

– Как там?

– Яблоки висят, четыре. Раньше было двенадцать или семь. И ветер дует. Но не так, чтобы… А просто по верхушкам деревьев.

– Ты видел инопланетян? – спросил первый.

– Да, – ответил второй.

– Где?

– В троллейбусе.

– Как они выглядели?

– Как люди. Но их движения были слишком гармоничны.

– Лучше убежать, чем убить, – сказал второй.

– Я видел голубя, к его лапе прицепился воздушный шарик на нитке, так и ходил.

– Не летал?

– Не летал.

– Кра-кра! – сказала ворона.

Присела рядом, удивляясь, что никто не отвечает, повторила:

– Кра! – кра!!

Пауза.

– Кра?

И совсем уж отчаянно, каждый раз прибавляя по восклицательному знаку, так:

– Кра! – кра!! – кра!!! – кра!!!!

– Кошка, – сказал первый. – Кошачьи нежности… Кусачьи нежности… Кусачьи нежности кошачьи. Кошачьи нежности кусачьи.

– Меня проглючило. Меня улыбает. Меня убежало, – ответил второй.

– Какое сегодня число? Ты знаешь, что якуты на спор едят, кто больше съест живой рыбы? И потом она у них в желудке шевелится.

– Ха! – ответил второй. – Пишут, что в Германии один программист съел другого программиста.

Мышь бежит по песку? – нет, тень чайки.

За ней, догоняя тень, над песком летит чайка.

Низкое солнце светит в хвост.

– Любовь, – сказал первый. – Трение слизистых оболочек. Просто сахар и протеин. Сахар и протеин.

– Тоска и бешенство! – ответил второй мальчик. – Бешенство и тоска!

– Это не про любовь, это писал Пушкин про Пушкинские Горы. Пушкин – Вяземскому.

«Если ты меня любишь, застрелись, – сказала бабка. Дед взял ружьё и застрелился».

– Ну и дурак, – сказал второй. – Я бы выстрелил себе в ногу.

Быть с другой! Иметь дело хотя бы с суррогатом тебя, с телом, в котором можно вспомнить тебя!

Кому сказать утром: радость! Негоже человеку быть одинокому.

Соединение с чужой женщиной. Будто входишь в разрыв между временем и временем. Настоящее и длится, и решаешь, что…

– Что такое стихи? – ответил второй. – Игра гласных и согласных. Никакого отношения к жизни они не имеют. Ты можешь выдумать сколько угодно слов, но никогда не скажешь такое, которое может сказать баба, вытаскивающая из колодца ведро воды.

– У нас на чердаке жили летучие мыши. Я верил, что мыши ночами вцепляются когтями в белую простыню и больше не могут отцепиться. Я распяливал её на ветках шелковицы. Я верил, что на крыше дома лежит листок с законами творчества. Из-за судороги или восторга… Когда я залез на крышу, там были очень красивые деревья, но листка с законами не было. Потому что их нет. И простыня наутро оставалась белой.

Ночь не наступила, наступил новый день. В траве засверкал потерянный циркуль, красивый, как будто упавший с неба.