Борис Жердин - Ничего кроме правды

Позвал он тогда Малевича и долго с ним сидел в кабинете.

После их разговора Малевич в кухне на столе нарисовал рояльные клавиши.

Дед всех собрал у печки. «По вечерам, – говорит, – теперь будем приходить сюда. Ты, Лея, будешь нам на этом «рояле» играть, а мы все будем наслаждаться музыкой, как было раньше».

Все посмеялись, но с дедом спорить не стали. С тех пор в семье установилась такая традиция: по вечерам после ужина все садились у печки на табуретках. Бабушка играла на кухонном столе, дедушка пел романсы и старинные еврейские песни, дети танцевали.

А иногда бабушка играла Чайковского или Брамса, тогда все сидели молча, учились классическую музыку понимать.

Я думаю, что именно здесь у моих родителей появилась тяга к настоящему искусству. Когда комиссары вынесли из дома останки мебели, дед понял, что деньги счастья не приносят. Поцеловал бабушку и уехал в Питер на крыше вагона вместе с мешочниками.

Смутное было время, никто не знал, что будет завтра. Дед вернулся через месяц, пустой, только один мешок привез полный гашиша.

Говорили, что он все в железку спустил в подпольном игорном притоне. Там офицеры, да богема догуливали последнее.

Когда вернулся, первое время жили спокойно. Бабушка обеды готовила: она волшебницей была, одной курицей могла всю семью накормить, еще и слепым оставалось. По вечерам на рояле играла, свечи на Шабес зажигала.

А потом дед снова сорвался – в загул ушел. Так время шло, только ходики на стене тикали. Тик-так, тик-так. Вот так.

В 1939 году все неожиданно трагически оборвалось – деда посадили в тюрьму. И все этот гашиш проклятый.

А дело было так.

Один француз из Марселя, капитан дальнего плавания, привез в Гомель девушку из Японии. Красавица неописуемая. Француз ее в Нагасаки подобрал. А по дороге натешился с нею, сволочь, и в Гомеле в порту выбросил, как вещь ненужную. Скиталась она, как бездомная собака, по кабакам портовым подрабатывала. Очень красиво умела джигу танцевать. Там дед и увидел ее первый раз. Подобрал сироту, обогрел, комнату ей снял на Подгорной улице. В артель слепых устроил швеей. Они там одеяла начали шить. Живописью в то время никто не интересовался. Холодное было время.

Японка хорошо трудилась, две нормы давала.

Абраша говорил, что она немного странная была, татуировки на теле: драконы и цветы, а на руках почти незаметные следы какой-то кожной болезни, экземы, а может даже проказы. Но действительно, необыкновенно красивая, как фарфоровая статуэтка. Очень тихая, всем в пояс кланялась.

Деду тоща уже 87-й год пошел, но мужчина был еще очень видный: высокий, седина благородная, усы, монокль; одевался с шиком. Опытный, знающий жизнь мужчина, а погорел, как мальчишка. Влюбился он в эту японку и она полюбила его безумно, а ей еще и двадцати лет не было.

Стал дед по вечерам после ужина одевать парадный фрак.

Покурит гашиш и исчезает на всю ночь.

Бабушка немного ревновала его, но никогда ни слова не сказала. Дед еще в молодости ей объяснил: «Солнце светит всем. Тем планетам, что ближе к Солнцу – больше тепла, а тем, что дальше – поменьше, но они все в свете нуждаются».

Бабушка знала, что дед ее ни за что не бросит потому, что она была ближе всех к Солнцу. К тому же дед регулярно выполнял супружеские обязанности. Он по-прежнему любил бабушку.

Но японка все чаще и чаще стала поговаривать о женитьбе. Даже угрожала ему: «Если не женишься, Давид, покончу с собой, минуты без тебя не могу прожить. Даже начала чахнуть».

Дед наотрез отказался: «Не могу я бросить Лею, – говорит, – я ей слово дал, а мое слово крепче стали». Хлопнул дверью и ушел домой.

Неделю не появлялся, ужасно мучился, ничего не ел, только курил гашиш.

А один раз не выдержал все-таки. Накурился как черт, одел фрак, монокль в глаз вставил, усы закрутил.

Заходит к ней и видит такую картину: японка белая как мел сидит на коленях на полу, в самом своем нарядном кимоно, а перед ней на маленькой табуреточке лежит катана, нож японский, острая, как бритва.

Хотела себе харакири сделать, но силы воли не хватило.

Взмолилась японка, встала на колени: «Убей меня, Давид Абрамович, если жениться не можешь». Плачет навзрыд...

Не знаю, как там все произошло, думаю, гашиш всему причина.