Кристофер Мур - Дурак

Не успело письмо угреться у него в кармане, как Эдмунд выхватил меч и нацелил его мне в горло.

— Мне кажется, твое молчанье я могу запечатать надежнее, чем данным словом.

Я не шевельнулся.

— Ты сокрушаешься, что родился без расположенья — какого же расположенья снищешь ты, убив королевского шута? С десяток стражников видели, как ты сюда входил.

— Рискну.

И тут огромные цепи, бежавшие через всю мою каморку, дрогнули и залязгали так, будто к ним была прикована сотня страждущих узников, а не плита из дуба и железа. Эдмунд заозирался, а я тем временем сокрылся в дальнем углу. В стрельчатые бойницы, служившие мне окнами, ворвался ветер и загасил свечу, которой я топил сургуч. Ублюдок развернулся лицом к бойницам, но в комнате потемнело так, словно весь день снаружи плащом накрылся. В воздухе у темной стены замерцал золотистый очерк женщины.

И призрак рек:

Эдмунда я различал лишь в слабом свеченье привидения: он по-крабьи отползал к двери, открывавшейся на западную стену, остервенело нашаривал задвижку. Потом откинул засов и был таков во мгновенье ока. Мою квартирку залил свет, а в узких каменных прорезях опять завиднелась Темза.

— Хорошая рифма, навье, — молвил я в воздух. — Хорошая рифма.

— Не отчаивайся, парнишка, — сказал я Едоку. — Все не так мрачно, как кажется. Ублюдок сдержит Эдгара, и я практически уверен, что Француз и Бургунд друг друга пежат, а потому ни за что не дозволят принцессе влезть между собой. Хотя готов ставить, что они бы пользовались ее гардеробом, не охраняйся он так надежно. Стало быть, положение не критично. Корделия так и останется в Белой башне и будет терзать меня, как прежде.

Мы с ним пребывали в сенях перед большой залой. Едок сидел, уронив голову на руки, и выглядел бледнее обычного. На столе перед ним была навалена гора еды.

— Король же не любит финики, м-м? — спрашивал Едок. — Маловероятно, чтоб он стал их есть, хоть они и привезены в дар, м-м?

— А дарили их Гонерилья или Регана?

— Вестимо — целую кладовку приволокли.

— Прости, парнишка, тебе тогда еще работать. Никак не возьму в толк, почему ты не жирен, как нищий монах. Тебе же приходится столько жрать.

— Кутырь говорит, у меня, должно быть, в заду устроен целый город червей, но не в том дело. У меня секретик имеется, так что если никому не скажешь…

— Валяй, парнишка, я тебя почти не слушаю.

— А он? — Едок кивнул на Харчка, сидевшего в углу. Мой подручный гладил замкового котейку.

— Харчок, — позвал я, — секрет Едока в тебе — как в могиле?

— Уже пропал, как огонек задутой свечки, — ответил этот пакостник моим голосом. — Делиться с Харчком секретами — все равно что лить чернила в ночное море.

— Вот видишь, — сказал я.

— Ну ладно, — согласился Едок, озираясь так, словно в нашей жалкой компании мог оказаться кто-нибудь еще. — Я сильно болею.

— Ну разумеется, это ж Темные, блядь, века — у всех если не чума, то оспа. Но проказы же у тебя нет, пальцы рук и ног с тебя не сыплются розовыми лепестками?

— Я не так болею. Просто меня тошнит, как поем.

— Так ты, значит, обезьянка-блевун. Страху нет, Едок, в тебе же все задерживается настолько, чтоб успеть тебя прикончить, верно?

— Думаю, да. — Он пожевал фаршированный финик.

— Значит, долг исполнен. Все хорошо, что хорошо кончается. Но вернемся к моим заботам. Как по-твоему, Француз и Бургунд — парафины [21] Парафин — гомосексуалист. — Прим. автора. или они просто ебутся, ну, знаешь… по-французски?

— Я их вообще ни разу не видел, — ответил Едок.

— А, ну да. А ты, Харчок? Харчок! А ну-ка прекрати!

Мой подмастерье извлек изо рта очень мокрого котенка.

— Он первый лизаться начал. Сам же говорил про хорошие манеры…

— Я имел в виду нечто совершенно иное {†} …нечто совершенно иное… Оммаж творчеству группы английских комиков «Воздушный цирк Монти Питона» (1969–1983) — рефрен из их телевизионной программы. Изначальная фраза приписывается Кристоферу Леонарду Трейсу (1933–1992) — английскому актеру и ведущему детской телепередачи «Синий Питер» (Blue Peter, с 1958). …псиносвины… Кивок в сторону фильма «Монти Питон и Святой Грааль» (1974) режиссеров Терри Гиллиама и Терри Джоунза. Вы все помните эту сцену. . Поставь кота на место.

Скрипнула тяжелая дверь, и в сени протиснулся граф Кентский — так же тишком, как церковный колокол вниз по лестнице. Кент даже не мужик, а широкоплечий бычара, так что когда он перемещается в пространстве — с мощью, не подобающей его преклонным годам, — девы Изящество и Тонкость в его свите лишь заливаются румянцем.