Кристофер Мур - Дурак

Я с пером в руке сидел за столом в своей квартирке над барбиканом — огромной караульной будкой во внешней стене замка. У меня есть свой очаг, стол, два табурета, кровать, шкаф для пожитков, крюк для колпака и одежды, а посреди комнаты — огромный котел. В нем греют масло, а потом его, кипящее, льют на головы осаждающему неприятелю через щели в полу. Если не прислушиваться к лязгу тяжких цепей всякий раз, когда поднимают или опускают мост, берлога у меня уютная. В ней неплохо спать или предаваться иным горизонтальным занятьям. А лучше всего, что она запирается — на двери у меня есть огроменный засов. Даже среди благородной публики уединение тут настолько же редко, насколько процветают сговоры к убийству.

— Это, конечно, привлекательный порядок действий, если Эдгара не обесчестят и не лишат наследства, а все его достояние посему не перейдет к тебе по доброй воле; однако земли и титул могут перейти и к какому-нибудь законному кузену или еще хуже — твой отец может попытаться зачать себе нового наследника.

Тут я несколько содрогнулся — вместе, я уверен, с десятком юных дев королевства — от одной лишь мысленной картины: увядшие лядвия Глостера обнажены и нацелены изготовить себе из их предсвадебной знатности нового отпрыска. Да чтобы избежать такой чести, девы побегут биться в монастырские двери, лишь бы впустили.

— Об этом я не подумал, — сказал Эдмунд.

— Вот как, ты не думаешь? Вот те на. Хоть простое отравление и кажется чище, письмо — меч поострее будет. — Если б я дал мерзавцу добрую веревку, он, может, и повис бы за нас обоих. — Такое письмо я могу изготовить — тонкое, однако изобличающее. Ты станешь графом Глостерским, не успеют навалить земли на тело твоего отца, пока оно еще дергается. Но письмом всего не добиться.

— Говори прямо, дурак. Как мне бы ни хотелось заткнуть твою болтовню, говори.

— Король расположен к твоему отцу и твоему брату, потому-то их обоих сюда и призвали. Если Эдгар помолвится с Корделией, а произойти это может, не успеет расцвести заря, — что ж, с принцессиным приданым у него не будет резона идти на ту измену, кою мы тут вокруг него измышляем. А ты останешься с обнаженными клыками, благородный Эдмунд, законный же сын будет только богаче.

— Я обеспечу, чтоб у них с Корделией помолвки не было.

— Как? Понарассказываешь ему всяких ужасов? Я из верных рук знаю, что ступни у нее — как речные паромы. Их подвязывают под платьем, чтобы не хлопали на ходу.

— Я обеспечу, чтобы свадьбы не было, человечишко, не переживай. А ты обеспечишь писулю. Завтра Эдгар отправляется в Крыширь вручать кредитные письма, а мы с отцом вернемся в Глостер. Тогда-то я письмишко ему и подсуну, чтобы гнев у него успел назреть, пока не будет Эдгара.

— Быстро, пока я не испачкал пергамент, — обещай, что не дашь Эдгару жениться на Корделии.

— Ладно, дурак, — обещай, что не расскажешь никому о том, что написал это письмо, и я тоже пообещаю.

— Клянусь, — рек я. — Яйцами Венеры.

— Тогда и я, — рек ублюдок.

— Тогда ладно, — сказал я, обмакивая перо в чернила. — Хотя убийство было бы попроще. — На ублюдкиного брата Эдгара мне, в общем, тоже всегда было плевать. Хоть он весь такой серьезный, лицо открытое. Не доверяю я тем, кто внушает доверие. Наверняка что-то замышляют. Конечно, Эдмунд, висящий за убийство брата с вываленным черным языком, тоже будет красивой праздничной люстрой. Дураку любой праздник потеха.

Через полчаса я смастырил письмо до того каверзное и припудренное коварством, что любой папаша при виде его немедленно придушил бы сынка, а ежели бездетен — надавал бы себе по яйцам боевым молотом, дабы заговорщикам даже не взбрело на ум рождаться. То был шедевр как подделки, так и подтасовки. Я хорошенько его промокнул и показал Эдмунду, не выпуская из рук.

— Мне нужен твой кинжал, господин, — рек я.

Эдмунд потянулся к письму, а я, как в танце, увернулся от него.

— Сперва нож, мой добрый ублюдок.

Эдмунд рассмеялся:

— Возьми кинжал, дурак. Безопасней тебе не будет — меч-то у меня.

— Все верно — я тебе его и отдал. Кинжал мне нужен для того, чтоб срезать печать с кредитного письма и присобачить ее к этому нашему посланью. Тебе нужно будет ее сломать — но только при отце, словно ты и сам у него на глазах обнаружил черную природу брата.

— Вот оно что, — рек Эдмунд.

И протянул мне кинжал. Я совершил деянье с сургучом и свечкой и вернул ему орудье и письмо. (Мог ли я взять для этого какой-нибудь свой кинжал? Разумеется, но Эдмунду пока не настала пора об этом знать.)