Ярослав Гашек: Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

Вечером Швейк пришел в Радомышль и нашел в крашеном домике за костелом деда Мелихарка. Переданный ему Швейком поклон от сестры не произвел на деда Мелихарка ни малейшего впечатления. Он все время требовал, чтобы Швейк предъявил свои документы. Это был человек явно отсталый. Он только и говорил, что о грабителях, бандитах и жуликах, которые толпами ходят по всему Писецкому краю.

— Удирают с военной службы. Воевать-то им не хочется, вот и ходят по деревням. Где что увидит — стянет, — говорил он, выразительно оглядывая Швейка. — А выглядит каждый таким безобидным, словно до пяти считать не умеет… Правда-то глаза колет, — прибавил он, видя, что Швейк встает с лавки. — Будь у человека чистая совесть, остался бы сидеть и показал бы свои документы. А если у него их нет…

— Так будь здоров, дедушка…

— Скатертью дорога! Дураков ищете…

И долго еще, когда Швейк уже шагал посреди темной ночи, не переставал дед ворчать:

— Идет, говорит, в Будейовицы, в полк. Это из Табора-то! А идет, шерамыжник, сперва в Гораждовицы, а оттуда только в Писек. Что́ он, в кругосветное путешествие пустился, что ли?

Швейк шел всю ночь напролет, не находя ночлега, и только в Путиме попался ему стог соломы, стоявший посреди поля. Он отгреб себе соломы и вдруг над самой своей головой услышал голос:

— Какого полка? Куда бог несет?

— 91-го, иду в Будейовицы.

— А чего ты там не видел?

— У меня там обер-лейтенант.

Послышался смех. Но смеялся не один — смеялось целых трое.

Швейк спросил, какого они полка. Оказалось, что двое 35-го, а один из артиллерии, тоже из Будейовиц. Ребята из 35-го удрали из маршевого батальона перед отправкой на фронт, около месяца тому назад, а артиллерист в бегах с самой мобилизации. Он был крестьянином из Путима, и стог был его собственностью. Ночует он всегда в стогу, а вчера встретил в лесу двоих из 35-го и взял их к себе в стог.

Все трое рассчитывали, что война через месяц-два кончится. Они были убеждены, что русские уже прошли Будапешт и занимают Моравию. В Путиме все об этом говорили. Завтра утром перед рассветом мать артиллериста принесет поесть, а потом ребята из 35-го тронутся в путь, в Страконицы: у одного из них там тетка, а у тетки есть за Сушицей знакомый, а у знакомого в горах лесопилка, где можно будет спрятаться в полной безопасности.

— Эй, ты, из 91-го, если хочешь, идем с нами, — предложили они Швейку. — Наплюй ты на своего обер-лейтенанта.

— Нет, братцы, так просто это не делается, — ответил Швейк и зарылся в солому.

Когда он проснулся, было уже утро, и в стогу никого уже не было. Кто-то (очевидно, артиллерист) положил к ногам Швейка краюху хлеба на дорогу.

Швейк пошел лесами. Недалеко от Щекна он столкнулся со своим старым знакомым-бродягой, который угостил Швейка по-приятельски глотком водки.

— В этой одеже не ходи. Как бы тебя твоя обмундировка не подвела, — поучал бродяга Швейка. — Нынче повсюду полно жандармов, и побираться в таком виде не годится. Нас теперь жандармы не ловят, теперь взялись за вашего брата, только дезертиров и ищут.

В словах нищего скользила полная уверенность, что Швейк — дезертир, и Швейк решил лучше не заикаться о 91-м полке. Пусть его принимают за кого хотят. Зачем разбивать иллюзию славному старику?

— Куда теперь метишь? — спросил бродяга, когда оба закурили трубки и неторопясь огибали деревню.

— В Будейовицы.

— Царица небесная! — испугался нищий. — Да тебя в один момент сгребут. И дыхнуть не успеешь. Штатскую одежу тебе надо-ть, да порванее. Придется тебе стать колченогим… Ну, да не бойся: пойдем через Страконицы, Волынь и Дуб, и чорт меня подери, если мы не разживемся какой-нибудь штатской одежонкой. В Страконицах много еще дураков, которые, случается, не запирают на ночь дверей, а днем там вообще никто не запирает. Пойдет кто-нибудь к соседу поболтать, — вот тебе и штатская одежа. Надо-то тебе что? Сапоги есть… Так, что-нибудь накинуть. Шинель старая?

— Старая.

— Можно оставить. В деревнях все в шинелях ходят. Нужны штаны да пиджачишко. Когда раздобудем штатскую одежу, обмундировку можно будет продать знакомому жиду Герману в Воднянах. Он скупает казенные вещи, а потом продает их по деревням… Сегодня пойдем в Страконицы. Отсюда часа четыре ходу до старой шварденбергской овчарни, — развивал он свой план. — Там у меня пастух знакомый — старый дед. Переночуем у него, а утром тронемся в Страконицы и свиснем там где-нибудь одежу.

В овчарне Швейк познакомился с симпатичным дедушкой, который помнил еще рассказы своего деда о наполеоновских походах. Пастух был на двадцать лет старше старого бродяги и поэтому называл его, как и Швейка, «паренек».