Дмитрий Ненадович - Повесть о потерянном времени

— Да я запрашивал, — лепетал в своё оправдание майор, — сказали, что «бэз опадив» и кромка 1000 метров…

— Значит, надо было ещё раз запросить. И как я теперь с ними работать буду, — громыхал генерал, — они же теперь неделю с унитазов слезть не смогут, вспоминая ваши бреющие полёты…

— Мы и над Смоленском погоду запрашивали, а нам ничего про грозу не сказали, — продолжал оправдываться командир воздушной посудины.

— Над Смоленском… Вы бы её еще над Владивостоком запросили. На кой ляд она сдалась Вам над Смоленском? Надо было над Первомайском запрашивать… В общем, меня это не волнует. Вы в следующий раз хоть по телефону звоните каким-нибудь знакомым в то место, куда летите, и интересуйтесь о том, какая у них там погода. Так оно, пожалуй, надёжнее будет. А сейчас командуйте. Вооружайтесь тряпками и чтобы салон мне завтра к вечеру был отмыт и продезинфицирован.

Покинув трап самолёта, генерал с капитаном постояли некоторое время молча, вполоборота отвернувшись друг от друга и с наслаждением вдыхая послегрозовой, пропитанный озоном воздух. После чего генерал, на которого коньячные пары, вступившие в реакцию с озоном, видимо, навеяли некоторую философскую мечтательность, повернувшись к капитану произнёс громкий, слышный всем толпящимся на лётном поле спич:

— Ну что, капитан, ты хоть знаешь, где ты находишься? Здесь на всю тысячекилометровую округу есть всего один генерал-полковник — это я. И так же на всю эту округу есть всего один капитан, который когда-либо выпивал коньяк в воздухе, посреди бушующей вокруг грозы с самим генерал-полковником — это ты. Так что ты тут самый главный в округе капитан. Поэтому не тушуйся и местным спуску не давай. Не церемонься с ними. Если вдруг тебе здесь какой полковник-разгильдяй вдруг забудет приветственно козырнуть, так ты его сразу на карандаш и срочный доклад мне. Я его вмиг с Украины на Дальний Восток отправлю. Пусть там козырять учится. А если этот полковник вздумает вступить с тобой в пререкания, так ты сразу делай глаз по-квадратней и вопрошай: «Вы что, товарищ полковник? Что Вы себе позволяете? Вы что, не знаете, что я прилетел с самим генерал-полковником Рязанских?» Эффект, смею тебя заверить, не замедлит проявиться.

Надо отметить, что в самом начале генеральского спитча на лётном поле появился ещё один генерал, сопровождаемый несколькими полковниками. Видимо, это было командование располагавшейся неподалёку дивизии. Прибывшие выглядели несколько сконфужено. Причиной конфуза, по всей видимости, послужило их опоздание со встречей высокого московского гостя, ведь по этикету они должны были преданно ожидать его около трапа. И не важно, что самолёт сел на расстоянии ста километров от ожидаемого порта прибытия. В армии это ни кого и никогда не волнует — извольте выполнять этикет. Поэтому встречающие в нетерпеливой неловкости переминались с ноги на ногу, как будто им всем разом приспичило по малой нужде, но прерывать пламенную речь Рязанских своими низменными докладами никто из них не решался. А о чём теперь докладывать? О своем запоздалом прибытии, глубоком осознании вины и внезапно свалившейся на них с хмурых небес великой радости, навеянной прибытием в их отдалённые от столицы края столь высокого гостя? Всё это было понятно без слов. Встречающие вначале с плохо скрываемым восторгом внимали словам пропахшего коньяком полководца, предпочтя до поры до времени подержаться от оратора на довольно почтительном расстоянии. Однако сразу же после завершения речи-напутствия, проявив неожиданную для заплывшего жиром туловища прыть, опоздавший генерал вдруг стремительным прыжком всё же подскочил к Рязанских с приветственно-оправдательным докладом. Прибывшие с генералом полковники такими же тучными прыжками быстро выстроились в одну шеренгу за спиной докладывающе-оправдывающегося и с неподдельной настороженностью наблюдали за капитаном. В это время капитан, всё ещё находящийся в состоянии лёгкого «поддатия» и воодушевлённый генеральским вниманием, стоял за спиной и чуть в стороне от Рязанских. Он вслед за высоким гостем степенно приложил руку к козырьку и теперь с важным видом выслушивал доклад местного генерала. Наконец ритуал был завершен. Все приличествующие моменту слова были сказаны и Рязанских прощающе протянул «опозданцу» руку для пожатия. По завершению рукопожатия генерал-полковник, казалось, сразу же потерял всякий интерес к самому главному военноначальнику здешних мест. Он тут же повернулся к нему спиной и направился к шеренге полковников. Подойдя к шеренге замерших в испуге старших офицеров, Рязанский принялся внимательно выслушивать поочередное представление каждого из них: «Полковник Пупкин. Жалоб и предложений не имею». При этом высокопоставленный московский гость имел привычку заглядывать как можно глубже каждому из представляющихся в глаза. Он словно искал всегда в глубинах глазного дна каждого из рапортующих ответы на всегда актуальные для него самого вопросы: «Точно ли не имеет этот бодро рапортующий никаких жалоб? Или затаился в какой-нибудь обиде, сдерживаемый приобретённой на службе трусостью, и когда-нибудь подставит? Ну, к примеру, нажмёт без спросу «ядрёную» кнопку… А этот? Почему у него нет абсолютно никаких предложений после стольких-то лет службы? Предложил бы ну хоть какую-нибудь безобидную и принципиально невыполнимую фигню… Ну, например, предложил бы улучшить качество приготовления пищи для дежурных смен. Нет, молчит, идиот, не жалуется ни на что и ничего не предлагает». И, видимо, только после того, когда какие-то ответы всё же были найдены где-то на небольших глубинах сознания рапортующего, Ряжских нехотя и с брезгливостью протягивал исследуемому руку для демократичного пожатия, а потом долго вытирал ладонь носовым платком, пытливо разглядывая следующую душу.