Рене Фройнд - Любовь среди рыб

— Уже ничего, — ответил Август.

— Почему ты не плыл к берегу?

— Уже ничего.

— У тебя кружится голова? Тебя мутит?

— Должно быть, я поскользнулся.

— Но почему ты не плыл?

— Я не умею плавать.

Фред устало уронил голову на гальку. Так они и лежали с добрых полчаса на берегу Эльбзее и смотрели в небо, темная серость которого слегка посветлела.

Мара уже сидела на мостках, когда Фред и Август притащились к хижине. Мара помахала им рукой. Фред помахал в ответ.

— Мы быстренько переоденемся в сухое, — крикнул он Маре. — Мы немного поплавали.

В хижине Фред дал Августу сухую рубашку.

— Почему ты не умеешь плавать? Ведь каждый умеет плавать.

— Мать хотела научить меня плавать и для этого бросила в Эльбзее. Мне было шесть лет, то есть уже очень поздно, чтобы учиться плавать, так она считала. Но я всегда был тупым упрямцем и просто пошел ко дну. Сел на дно озера и ждал, что будет. И тут явилась женщина-рыба и спасла меня.

— Женщина-рыба?

— Помесь рыбы и женщины. То есть сверху женщина, а внизу рыба.

— Но ведь не в самом же деле.

— По моим воспоминаниям, в самом деле. Моя мать утверждает, что спасла меня она.

Август и Фред направились к мосткам. Мара отложила блокнот и встала. В этот день она выглядела как искательница приключений — в брюках со множеством боковых накладных карманов и в клетчатой рубашке туриста.

— Что цлучилось?

— Я тебе потом расскажу, — скромно сказал Фред.

— Мне надо вернуться в контору, — сказал Август.

— В контору? — спросила Мара.

— Приедет оптовик-лесоторговец, — проворчал Август, с виду он казался снова почти таким же недовольным, как утром. — Хватит охать. Пока!

— Русалка. — Фред указал на руку, которую Август вскинул для прощанья. — Та самая женщина-рыба, которая тебя спасла? Твоя заступница?

Август кивнул, подозвал собаку и ушел.

Фред разом почувствовал себя предельно усталым.

— Боюсь, все это отняло у меня гораздо больше сил, чем я думал. — И он рассказал Маре о том, что произошло.

Август посигналил на повороте, с которого еще можно было увидеть озеро.

— Этот исполин тонул, как маленький ребенок!

Внезапно из глаз Фреда потекли слезы. Мара обняла его.

— Мой плачущий герой, — сказала Мара, силясь свести все к шутке, чтобы самой не расплакаться. Она не могла удержаться от слез, если плакал кто-то рядом.

— Ах, Мара, — сказал Фред, взяв себя в руки. Поцелуй витал в воздухе. Нехватка решимости держала его на весу, не давая осуществиться.

— Ах, Фред, — вздохнула Мара, когда тот оторвался от нее. Ее руки остались у него на плечах.

Они смотрели в воду на рыбок Мары и наблюдали, как снова и снова крупные гольцы вторгались в стаю гольянов, чтобы поохотиться.

— Их убивают во время любви, — сказал Фред.

— Такова природа.

— А какова наша природа? — спросил Фред.

Для нас любовь тоже опасна, думал он, мы стремимся к гибели, гонимые нашими тайными страстными желаниями. Должны ли мы от них отказаться, оттого что они неразумны? Или недостаточно мудры? Разве не для того мы приходим в мир, чтобы испытывать эти страстные желания, именно потому что имеем возможность их реализовывать? Или наоборот, мы приходим в мир, чтобы им противостоять, отречься от них? Религии говорят: отречься. Противостоять. Более приятные религии говорят: постичь, что все эти страсти суть иллюзии. Но как мы должны это постичь? И как отличить мудрость не делать что-то от страха не делать что-то?

— Разве природа любви смертельна? — переспросил Фред.

— Природа Мары такова, что она хочет есть, — сказала Мара.

— Мне нравятся голодные женщины. Давай поймаем хищную рыбу? Или это помешает твоим научным опытам?

— Время нереста уже прошло. Из-за дождей вода остыла.

В углу под дощатым навесом стояла удочка. В стеклянной банке рядом они нашли свинцовые грузила и крючки. С ловкостью, удивившей его самого, Фред подготовил удочку. Мара выловила с поверхности воды мертвого гольяна, который не выдержал трудностей размножения. Метод использования мертвой рыбки в качестве наживки оказался чрезвычайно успешным.

Хотя это, разумеется, было строго запрещено, они разожгли на берегу озера костерок. В конце концов, лесничий у них был знакомый, и они могли рассчитывать на его снисхождение. День был безветренный, но так и оставался серым, и они грелись у огня, вертя над ним свои прутья орешника, которые служили им шампурами для рыбы. Потом они ели — руками — и рассказывали друг другу истории, связанные с кострами, из времен их детства.