Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах

Нет ничего удивительного, что в гармонии семейной жизни у отца Игоря и матушки Елены появились на свет два прекрасных мальчугана. В скромном домике, где поселилось батюшкино семейство, им была выделена отдельная комнатушка, сами же супруги обосновались через стенку — там стоял бельевой шкаф и две кровати. Родители Елены, навестив родную дочь, были крайне удивлены тем, что те спали раздельно, а не на общем супружеском ложе, как все нормальные люди.

Елена тактично ушла от лишних расспросов и объяснений, на что ее обескураженный отец пробормотал:

— Вот так они и жили: спали врозь, а дети были.

Третья — самая большая комната — служила гостиной и одновременно местом, где отец Игорь совершал свое ежедневное священническое правило, готовясь к службам в храме. Обставлена она была, как и все остальные комнаты, очень скромно — лишь самое необходимое для жизни. А вот что действительно было роскошным — так это иконостас, уставленный многочисленными святыми образами, привезенными как самим отцом Игорем, так и доставшимися ему от покойного предшественника.

Поскольку газа в этих краях не было, все топили у себя дровами. Топил и отец Игорь: печка в доме стояла продуманно и экономно — так, что тепло от нее шло сразу по всем комнатам.

Такой же скромной была и сама церквушка: маленькая, тесная, холодная, с буржуйкой возле окна, чтобы создавать хоть какое-то ощущение тепла, когда снаружи устанавливались холода и морозы. Новый настоятель старался поддерживать свой храмик в том же состоянии, в каком получил от отца Лаврентия: в идеальной чистоте, порядке и полной сохранности всего, что удалось уберечь от варваров. Люди со всех окрестных деревень снесли сюда святые образа и книги, спрятанные в надежных местах во время разрушения храмов.

Особым почитанием пользовалась одна икона — образ Богоматери «Всех скорбящих Радосте». Он был написан на большой дубовой доске, выгнутой наружу по старинной технологии, с многофигурной композицией, в центре которой стояла Сама Царица Небесная, окруженная небесной славой ангелов, архангелов, мучеников, преподобных отцов и жен, а внизу, с воздетыми к Заступнице руками, страждущие, были изображены обуреваемые от скорбей и недугов грешные люди. Снятая со стены храма, когда сюда ворвались комсомольцы, икона была обречена на публичное сожжение — как и другие святые образа, сваленные посреди деревни на одну большую кучу возле оскверненной церкви. Но безбожникам этого показалось мало. Они решили «дать прикурить» святыням, начав под громкий смех и похабные частушки таких же безумцев раскуренными папиросами выпекать святые лики. А потом их спалили — все, кроме одной, той самой «Всех скорбящих Радосте», выкраденной под покровом ночи кем-то из набожных крестьян и спрятанной в чулане, пока не пришло время возвратить святыню в храм на прежнее место.

А вскоре изумленные люди стали замечать, как сморщенные от папирос краски на ликах начали без всякой реставрации разглаживаться, возвращая обезображенным ликам их прежний благолепный вид. А от самой иконы потекли чудеса: больные исцелялись, терпевшие особую нужду получали нежданную помощь, горевавшие — утешение. Прослышав об этом, сюда потянулись богомольцы и с других мест, добавляя людей к тем единицам, что стояли в храме.

«Царице моя преблагая, надежде моя Богородице, приятелище сирых и странных предстательница, скорбящих радосте, обидимых покровительнице!» — затягивал простуженным голосом иеромонах отец Лаврентий, опускаясь в поклоне перед чудесным образом.

«Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми мя яко странна» — подтягивали люди, тоже склоняя колени в мольбе и простирая свои руки вместе со страждущими, больными и немощными, изображенными на иконе.

Старенький настоятель старался сделать все, чтобы продлить жизнь месту своего последнего пастырского служения. С помощью все того же местного колхоза, который образовался в первые годы советской власти, удалось подбить фундамент, укрепить обветшавшие несущие конструкции, заново перекрыть купол.

— На ваш век, может, и хватит, а там на все воля Божия, — подбадривал отец Лаврентий свою малочисленную паству, глядя на то, как после всплеска интереса к вере, родившейся в душах людей, он стал так же быстро угасать, словно огонек лампады под новыми порывами ветра за недолгим затишьем. Даже немногие сектантские миссионеры, сунув сюда нос в поисках потенциальных членов своих сборищ, уходили, не задерживаясь и прекрасно понимая, что тут им было делать нечего: здешних обитателей духовные вопросы мало интересовали, а тот, кто был верующим, знал дорогу к одному храму, в котором воспитаны в вере их предки — православному. Сектантам не нужны были такие люди: они искали жертв побогаче, посостоятельней. А Погост он и есть погост.