Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Кто-то шел за ней. Шел нагло. Ясное дело, уткнув похотливые глазенки в стройные ноги, бедра и высокую талию. Лида резко обернулась, собираясь выдать что-нибудь горяченькое прямо в поганую рожу, но чуть не подавилась, увидев хитрющие и радостные глаза Егора. «А я думал, сразу сумкой засветишь, – засмеялся он, беря ее под руку как ни в чем не бывало. – Мы квиты».

И вот пролетел месяц. Лида лежала истомленно, позабыв, что голая, в бесстыжей позе, лежала и думала, что теперь придется решать всерьез. Она заново присматривалась к Егору. Похоже, его одолевали какие-то мысли, но он старательно их скрывал. Сначала ей казалось, причина в ней, в неожиданно вернувшейся их близости, но потом поняла: его беспокоит что-то другое.

У нее были и свои причины для тревоги… Какого счастья желает она: с деловым, циничным, по-своему верным, изученным вдоль и поперек Вадимом или с мягким, добрым, даже романтичным Егором? Почему-то жизнь всегда отбирает одной рукой то, что дает другой. Она легко представила, каким через десять лет станет Вадим. Приличное положение, хорошая работа, заматеревший отец семейства, тихие похождения на сторону с соблюдением приличий, ничего серьезного.

А Егора представить не могла. Он, казалось, в свои двадцать пять не понял, что нельзя объять необъятное, не знает меры своим силам. За все хватается очертя голову. Сплошные признаки медленного взросления. Возможно, виной тому работа в газете, с помощью которой он наивно полагает изменить жизнь. И между ними он хочет ясности, чтобы иметь надежный незыблемый островок. «Ну и что, – спрашивала она себя, – кто сказал, что путь к зрелости всегда прям. Со временем и у Егора разум угнездится с сердцем. Зато он не скрывает своей любви. С ним она чувствует себя почти счастливой. Это «почти» означало неопределенность: а любит ли она его?

Вся комната уже была залита ярким светом, солнце ласкало теплыми лучами лицо и открытую полную грудь, проникало сквозь смеженные ресницы. Не в силах больше сдерживаться, она улыбнулась, будто бы во сне, обняла Егора за шею, притянув к себе, и, услышав у уха его дыхание, почувствовав теплые ладони под спиной, отбросила руки на подушку и открыла глаза.

После обеда они решили погулять, а вечером поужинать в ресторане. Был субботний день, горожане разъехались по дачам. Август уже разбрызгал рыжую краску по листьям. Солнце грело не сильно, с мудрой добродушной усмешкой. В такое время город был красив, особенно его старая часть. Они прошли по тенистым аллеям большого зеленого парка к площадке, от которой берег круто обрывался к реке. Река темной лентой неторопливо катила свои воды далеко внизу. Противоположный берег поднимался полого, по нему змеилась и исчезала за зелеными холмами дорога. Справа от нее, окруженная густыми деревьями, склон украшала небольшая церквушка, с удивительно тонкой, стройной, словно девушка в белом платьице, колокольней.

– Вот оттуда они и ходили, – сказал Егор.

– Кто ходил? – не поняла Лида.

– Татары. Степь.

Шестьсот с лишним лет назад на месте парка гордо высилась крепость – пограничный форпост Московского княжества, до столицы которого отсюда неполные две сотни верст. Жил здесь в те времена еще тот народец. С деньгами расставался неохотно, за нос водил литовского князя. С его жалобы на горожан в Константинополь и начинается писанная городская история. Но сам город возник раньше, когда вокруг погуливали ордынцы хана Батыя, жгли, грабили окрестные поселения. Потом окрепшее Московское царство двинуло свои границы на запад, к «европам», куда предки наши стремились не только учиться щи ложкой хлебать, но и к морским просторам. Так и шли упрямо славяне во все четыре стороны света. К воде. К морям. К океанам.

В последнюю войну немцы здесь задержались лишь на пару месяцев, поэтому старый город, спроектированный Баженовым с Казаковым, сохранился и радует глаз, когда из-за крайних сосен с дороги, идущей сквозь сосновый бор, внезапно, в одно мгновение распахивается перед путником на высоком холме. Всем хорош город, да только жить в нем Егор Перелыгин не хотел.

Возможно, потому, что весь он был пронизан блестящей, милой, но провинциальной историей. Возможно, потому, что не по своей воле здесь оказались перед войной его мать и бабушка, а по предписанию на поселение после ссыльных скитаний по Беломорью и Казахстану, маме тогда только-только стукнуло шестнадцать. До тридцать седьмого они жили в Ленинграде рядом с Зимним дворцом, на Галерной, ее продолжали так называть по старинке вместо Красной. Дед Егора – крупный спец в области связи, из «бывших», полковник, знал много и многих, а еще имел сбежавшего в семнадцатом в Канаду отца, литовца по происхождению, и по тем мрачным временам был обречен.