Николай Горбачев - Звездное тяготение

Перед Сергеем мне было неловко за ту сцену в казарме, когда сорвался, прогнал его. В конце концов, не суй свой нос, куда не следует! Но он, видно, не обиделся. Пусть, его дело. Только не очень оправдывалось его предсказание, что лейтенант разберется в моей последней стычке с Крутиковым: меня никто больше не вызывал, наряд не снимали, хотя отрабатывать его тоже не заставляли – не спеши. Словом, пророчество Сергея – липа. И не удивительно: подумаешь, беда стрясется, если лишний раз рядовой Кольцов отбудет наряд! Лучше службу поймет.

Мы катали скатки на полу между кроватей. Сергей был возбужден и искренне радовался предстоящему событию: глаза под белесыми веками поблескивали. Вот уж семижильный! За эти дни подготовки он ни разу не пожаловался на трудности, и тут сыпал свои обычные шутки-прибаутки:

– Во, камень! Во, скала! Точно. Посмотри на Долгова. Молодец! Сказано – шахтер! Крепежником был. Тот, который лаву крепит. Не знаешь? В обвал угодил. Четверо будто попали. Он у них там за старшего стал. Как на фронте, командование взял на себя. Точно! Три дня руками завал расчищали… Сам-то бы не рассказал – поди дождись от такого! В прошлом году получили с шахты письмо – командир дивизиона читал перед строем. Мужество, героизм проявил. "Знак Почета" дали. Знаешь, своего бригадира монтажников знаменитого на всю Московскую дорогу верхолаза Сенина помнить до гроба буду, а этот тоже зарубку топором сделает. Точно. Себе-то он после завала отметку оставил: кулаки-то его – гири, с тех пор как нервничает, так и сжимаются. Думаешь, вот привесит фонарь!

Все это Сергей выпаливал прерывистым говорком, дышал тяжеловато, низко наклонившись к шинели, став на нее коленями и с усилием скручивая в тугую колбасу.

– В общем, народец в расчете подобрался тертый! Трое – безотцовщина, Рубцов – "трудовик", в колонии детской побывал. Его, кстати, как и тебя, лейтенант Авилов призрел из другого расчета, тоже что-то там получилось. Лейтенант-то не человек – беспокойство одно. Точно! И техническую школу придумал. Сначала кружок был. Ходили пять-шесть человек, схемы всякие собирали, теорией занимались. А однажды лейтенант говорит: "Не создать ли техническую школу? Выше классом! Мы ж ракетчики! Да с настоящей программой, с журналом посещаемости?" В прошлом году это было. Ну, и заварилось. А через полгода, к ноябрьским, перед комиссией по приему на классность от нашей батареи встало восемь соколиков, а от других – по три-четыре. Вот тебе и школа! А некоторые военные сначала артачились, – мол, холостой ход. – Он хитро скосился в сторону Гашимова, пыхтевшего над скаткой рядом.

– Вай, зачем, Сергей, о себе не говоришь? – механик поднял красное лицо. – Библиотеку придумал первый! – Гашимов повернулся ко мне: – Два шкафа видал? Его затея.

Действительно, в классе стояли два шкафа, плотно набитые техническими книжками – говорили, общественная библиотека.

– Э-э, ерунда! Дружкам написал: достаньте! Ну и подкинули десяток. А тебе-то аж из Нахичевани прислали. Опять же лейтенант из дому два чемодана книг принес, ребята на солдатскую получку, где случается, покупают. С миру по нитке, а нам – библиотека! Завтра, кстати, занятия в школе, так что жди приглашения лейтенанта.

Я старался не слушать его, и Сергей это чувствовал: бросал на меня прищуренные, испытующие взгляды. Мне понятно, куда он гнул. Мол, смотри, какие вокруг хорошие люди! Но это еще неизвестно. Такой ли действительно наш лейтенант, еще не привыкший к новенькой форме: то и дело расправляет пальцами под ремнем складки и думает, что это незаметно для людей. И Долгов тоже…

Молчаливый, неулыбчивый, Долгов и в самом деле не суетился, не кричал, как другие сержанты: неуклюже прохаживаясь между кроватей, зорко смотрел, как идут дела. Но истинное его состояние выдавали насупленный вид и сжатые кулаки-гири. Того и гляди, приварит – останется память. Для него учение должно означать не мало.

– Батарея, выходи строиться! – раздалось из коридора.

Я обрадовался: конец разглагольствованиям Нестерова. Он действительно замолчал, торопливо стягивал тренчиком концы скатки.

– Расчет, строиться! – повторил Долгов, поднимаясь с пола.

Сергей прихлопнул тугую, скрученную скатку, напоминавшую стянутый супонью хомут, и, дурашливо подмигнув, забросил ее через голову на плечо:

– Полезай, солдатская женушка, на шею!

Я пошел следом за ним из казармы.

В парке, пока прогревали в темноте двигатели установок, они то урчали, то взревывали, будто недовольные ночным беспокойством. Солдаты, поднятые рано, лениво беседовали. Пользуясь тем, что всех командиров куда-то вызвали, стояли в вольном строю, перемешавшись, кое-кто даже "засмолил", пряча папироску в ладонях, – вспыхивали красные отблески и гасли. Солдат было трудно отличить друг от друга – в комбинезонах, танковых ребристых шлемах; только желтые ромбики с цифрами, нашитые на левых рукавах, отличали нас. Словом, мы теперь номера расчета. Я не вступал в разговоры, не прислушивался, невольно раздумывая над столкновением с Крутиковым и встречей с лейтенантом Авиловым. "Чудаку Нестерову видится все в розовом мареве! Позавидуешь: таким легко живется на белом свете".